«установлении связей между Гитлером и руководящим ядром тяжёлой промышленности»,
 свела его в 1927 году с почтенным Эмилем Кирдорфом. Гитлер был совершенно 
покорён грубым стариком, всю свою жизнь оппонировавшим верхам и презиравшим 
низы, но и на Кирдорфа его собеседник произвёл сильное впечатление, так что он 
некоторое время был весьма ценным ходатаем Гитлера. Кирдорф побудил Гитлера 
изложить свои соображения в брошюре, издал её в частном порядке и раздавал 
промышленникам. В качестве почётного гостя он участвовал в работе партсъезда в 
Нюрнберге, после чего написал Гитлеру, что никогда не забудет того чувства 
торжества, которое переполняло его в те дни. [140] 
 На местных выборах 1929 года все эти новые средства и источники помощи впервые 
принесли ощутимый успех. В Саксонии и Мекленбург-Шверине национал-социалисты 
весной с трудом, но добились пяти процентов голосов. Ещё более впечатляющими 
были их достижения на муниципальных выборах в Пруссии; в Кобурге пришёл к 
власти их бургомистр, а в Тюрингии из их рядов вышел премьер-министр, Вильгельм 
Фрик. О нём тотчас же заговорили, поскольку он ввёл в школах 
национал-социалистические речевки и тем развязал конфликт с имперским 
правительством, хотя в общем он старался доказать, что его партия – достойный 
член коалиции.
 В полном соответствии со своей неуёмной жаждой представительства Гитлер сразу 
же начал выстраивать достойный фон для своего успеха, что, в свою очередь, 
должно было работать на дальнейшие успехи. Резиденция руководства партии с июня 
1925 года находилась в простом, но удобном для работы доме на Шеллингштрассе. 
Теперь Гитлер, имея на руках деньги, пожертвованные Фрицем Тиссеном, и 
добровольные взносы членов партии, купил дворец Барлова на Бриеннерштрассе в 
Мюнхене и после некоторых переделок превратил его в «Коричневый дом». Словно 
возвращаясь к своей давней, заветной юношеской мечте о богатом собственном доме,
 он вместе с архитектором Паулем Людвигом Троостом постоянно занимался 
проектами внутренней отделки дома, рисовал мебель, двери, мозаичные панно. В 
его рабочий кабинет вела широкая наружная лестница, в самой же комнате были, 
кроме нескольких предметов тяжеловесной мебели, только портрет Фридриха 
Великого, бюст Муссолини и картина, изображавшая атаку полка Листа во Фландрии. 
Рядом находился так называемый сенаторский зал: вокруг огромного стола в форме 
подковы располагались 60 кресел, обтянутых красным сафьяном; на их спинках были 
изображения партийного орла. На бронзовых досках по обеим сторонам входа – 
имена жертв 9 ноября 1923 года, а в самом помещении – бюсты Бисмарка и Дитриха 
Эккарта, Впрочем, зал этот никогда не использовался по назначению, по всей 
вероятности, он был данью любви Гитлера к театральной пышности, т. к. сам он 
всегда решительно отклонял все предложения о создании сената. В столовой в 
подвале «Коричневого дома» для него было зарезервировано «место фюрера» под 
портретом Дитриха Эккарта. Там, в окружении адъютантов и преисполненных 
почтения шофёров он любил сидеть часами, предаваясь своей неодолимой 
болтливости завсегдатая кофеен и произнося длинные тирады.
 Теперь, в более благоприятных финансовых обстоятельствах, которых сумела 
добиться партия, он соответственно изменил и стиль собственной жизни. В течение 
1929 года из его бумаг внезапно исчезли упоминания о процентах по долгам и 
долговым обязательствам – а долги были немалые. В это же время он нанял 
великолепную квартиру из девяти комнат в доме номер 16 по Принцрегентенштрассе. 
Это был квартал зажиточных мюнхенских буржуа. Его бывшая квартирная хозяйка в 
доме на Тиршштрассе, фрау Райхерт, и фрау Анни Винтёр вели теперь его хозяйство,
 а сводная сестра фрау Раубаль по-прежнему заботилась о доме в Вахенфельде, на 
склоне Оберзальцберга. В бельэтаже дома на Принцрегентенштрассе вскоре 
поселилась и его племянница Гели, которая внезапно открыла в себе свойственную 
и дяде любовь к театру и стала брать уроки пения и актёрского мастерства. Слухи 
о связи между родственниками вначале его несколько смущали, но, с другой 
стороны, ему импонировала атмосфера антибуржуазной свободы и великой роковой 
жизненной коллизии, окружавшая эту связь между племянницей и дядей.
 Сразу же по окончании кампании против плана Юнга Гитлер подчеркнул своё вновь 
обретённое политическое самосознание рискованным, но чрезвычайно эффектным 
поступком: он демонстративно порвал со своими консервативными партнёрами из 
лагеря Гугенберга, обвинив их самих, их нерешительность и буржуазную слабость в 
провале плебисцита. Его замечательная в своём роде способность изменять бывшим 
союзникам, которой никогда не мешало чувство общих намерений и совместно 
проведённых схваток, снова пригодилась ему как тактическая уловка, ибо 
неожиданный этот поворот не только заставил замолчать тех беспокойных критиков 
в собственных рядах, которые упрекали его в союзе с «капиталистической свиньёй 
Гугенбергом» [141] , но и укрепил его репутацию единственной энергичной силы в 
рядах правых антиреспубликанцев; к тому же этот поворот как бы сводил на нет 
тот факт, что в поражении, несомненно, была доля и его вины.
 Такие дерзкие кульбиты импонировали тем более, что их позволяла себе партия, 
число членов которой всё ещё было невелико. Но Гитлер уже понял: теперь, когда 
интерес к движению был разбужен, его нужно во что бы то ни стало поддерживать и 
укреплять. В соответствии со своими новыми идеями, более агрессивными планами 
он решил реорганизовать партийное руководство. Грегор Штрассер стал начальником 
Первого Организационного отдела (Политическая организация), бывший же полковник 
Константин Хирль – начальником Второго Организационного отдела 
(Национал-социалистическое государство). Геббельс стал руководить пропагандой. 
В письме от 2 февраля 1930 года Гитлер предсказывал «с почти провидческой 
уверенностью», что «победа нашего движения придёт самое позднее через два с 
половиной – три года».
 Без перерыва и почти с тем же, что и прежде, ожесточением он и после разрыва с