после выборов в результате несчастного случая погиб д-р Пенер – единственный 
достойный доверия и уважения сподвижник, который у него ещё оставался, – 
казалось, что политическая карьера Гитлера и впрямь закончилась. В Мюнхене 
партия насчитывала всего 700 членов. Антон Дрекслер от него ушёл и, 
разочарованный, основал собственную партию, соответствующую его скромным 
запросам, хотя драчливая гвардия Гитлера превратила в свою любимую забаву 
вылавливать членов «конкурирующей фирмы» и задавать им трёпку. Схожим образом 
обстоит дело и с другими родственными группами; нередко и сам Гитлер, с 
гиппопотамовой плетью в руке, участвует в штурме собраний и появляется на 
трибуне, молча улыбаясь, поскольку не имеет права выступать, и приветствуя 
массы. Перед вторым туром выборов президента страны он призывает своих 
сторонников голосовать за выдвинутую к этому времени кандидатуру фельдмаршала 
фон Гинденбурга. Конечно, при том положении дел Гитлер вовсе не собирался 
пускаться в «многолетнюю политическую спекуляцию», как будет расцениваться 
потом его решение выступить в поддержку Гинденбурга [76] , да и те немногие 
голоса, коими он располагал, погоды не делали. Но важным тут было то 
обстоятельство, что тем самым он демонстративно вступал вновь в ряды «партий 
порядка» и приближался к этому овеянному легендами человеку – тайному 
«эрзацкайзеру», в руках которого уже был или скоро будет ключ к почти всем без 
исключения инструментам власти.
 Продолжавшиеся провалы не могли не сказываться на позиции Гитлера внутри 
партии. В то время как ему приходится вести борьбу за свою пошатнувшуюся власть 
главным образом в Тюрингии, Саксонии и Вюртемберге, Грегор Штрассер продолжает 
строительство партии в Северной Германии. Он всё время в разъездах. Ночи он 
проводит в поездах или в залах ожидания на вокзалах, днём встречается со 
сторонниками, организует окружкомы, устраивает совещания с функционерами, 
выступает на собраниях как докладчик или участник дискуссии. И в 1925, и в 1926 
годах он главный докладчик на чуть ли не ста мероприятиях в год, в то время 
Гитлер приговорён к молчанию, и это обстоятельство и – в меньшей степени – 
честолюбивое соперничество Штрассера создают впечатление, будто центр тяжести 
партии перемещается на север. Вследствие лояльности Штрассера руководящая 
позиция Гитлера в общем и целом поначалу ещё признается, хотя недоверие трезвых 
северных немцев-протестантов по отношению к мелодраматичному представителю 
мелкобуржуазной богемы и его якобы «проримскому курсу» проявляется от случая к 
случаю достаточно явно, и нередко новых сторонников партии можно было вербовать 
только с помощью обещания значительной независимости от штаб-квартиры в Мюнхене.
 И требование Гитлера, чтобы руководители местных организаций назначались 
руководством партии, на севере поначалу тоже не соблюдается. Продолжительное 
время то затухал, то вновь разгорался спор между центром и округами-гау 
относительно права выдачи партбилетов. Благодаря своему сверхчувствительному 
нюху на всё, что касается власти, Гитлер моментально понял, что такого рода 
побочные организационные вопросы были, по сути, вопросом либо о сохранении 
контроля со стороны центра, либо о бессилии последнего. И хотя в этом деле он 
не шёл ни на какие уступки, ему пришлось довольно долго терпеть своеволие 
отдельных гау; так, например, в гау Северный Рейн в конце 1925 года отказались 
использовать членские билеты мюнхенского центра. [77] 
 Секретарём в этом партийном округе со штаб-квартирой в Эльберфельде был 
молодой человек с академическим образованием, безуспешно попытавший свои силы 
как журналист, писатель и аукционист на бирже, прежде чем стать секретарём 
одного немецкого политика из числа «фелькише» и познакомиться затем с Грегором 
Штрассером. Его звали Пауль Йозеф Геббельс, и к Штрассеру его привёл в первую 
очередь собственный интеллектуальный радикализм, который он не без восторга от 
самого себя фиксировал в своих литературных опусах и дневниковых записях: «Я – 
самый радикальный. Человек нового типа. Человек-революционер» [78] . У него был 
высокий, на удивление захватывающий голос и стиль, соединявший чёткость с 
присущим этому времени пафосом. Радикализм Геббельса питался преимущественно 
националистическими или социал-революционными идеями и казался тонкой и 
заострённой версией представлений и тезисов его нового ментора. Ибо в 
противоположность бескровному, обитающему в на удивление абстрактном 
эмоциональном мире Гитлеру более подверженный чувствам Грегор Штрассер позволял 
вести себя от нужды и опыта нищеты послевоенного времени к романтически 
окрашенному социализму, который связывался с ожиданием, что национал-социализму 
удастся прорыв в пролетарские слои. В лице Йозефа Геббельса, как и в своём 
брате Отто, Грегор Штрассер на какое-то время нашёл интеллектуальных 
выразителей собственного программного пути, на который он, правда, так никогда 
и не вступит и который имеет значение лишь как беглое выражение некой 
социалистической альтернативы «фашистскому» южногерманскому национал-социализму 
Гитлера.
 Особое сознание северногерманских национал-социалистов впервые обрело своё 
лицо в неком учреждённом 10 сентября в Хагене рабочем содружестве, во главе 
которого рядом с Грегором Штрассером сразу же появился и Геббельс. И хотя 
участники этого рабочего содружества неоднократно высказывались против любого 
рода конфронтации с мюнхенским центром, они все же говорили о «западном блоке», 
«контрнаступлении» и о «закостеневших бонзах в Мюнхене» и упрекали руководство 
партии в недостаточном интересе к программным вопросам, а Штрассер обвинял 
«Фелькишер беобахтер» в его «до серости низком уровне». Примечательно однако, 
что ни один из многочисленных упрёков не касался ни личности, ни должности 
Гитлера, более того, его позицию, как считали участники рабочего содружества, 
следовало не ослаблять, а укреплять, и возмущение у них вызвало «свинское и 
безалаберное ведение дел в центре» и опять же «изворотливое пустозвонство»