| |
Он ожесточённо выступал против Геббельса, Геринга, Гиммлера и Гесса и, кроме
того, своими планами включить массовую коричневую рать в гораздо меньший по
численности рейхсвер и создать национал-социалистическую милицию спровоцировал
враждебность ревниво защищавшего свои традиции и привилегии генералитета.
Глубоко оскорблённый многочисленными тактическими соображениями Гитлера, он
откровенно выражал своё раздражение среди друзей:
«Адольф – подлец, – ругался он. – Он предаёт всех нас. Только с реакционерами
и якшается. Старые товарищи ему слишком плохи. Набрал себе генералов из
Восточной Пруссии. Они теперь его доверенные люди… Адольф точно знает, чего я
хочу. Я это ему достаточно часто говорил. Не надо копии кайзеровской армии.
Сделали мы революцию или нет?.. Нужно что-то новое, понимаете меня? Новая
дисциплина. Новый принцип организации. Генералы – старые рутинёры. У них
никогда новой идеи не появится.
А Адольф остаётся штафиркой, «художником», витает в облаках. Думает о том,
чтоб его оставили в покое. Будь его воля, сидел бы себе в горах разыгрывал
Всевышнего. А мы стой без дела, хотя руки чешутся… Сейчас у нас есть уникальная
возможность совершить новое, великое, перевернуть весь мир. А Гитлер меня
кормит обещаниями. Хочет, чтобы всё шло своим чередом. Надеется, что потом
произойдёт чудо небесное. Это подлинное «я» Адольфа. Хочет унаследовать готовую
армию, чтоб ему её сформировали «спецы». Когда я слышу это слово, хочется рвать
и метать. А потом, говорит он, сделает её национал-социалистической. Но сперва
отдаст её под начало прусским генералам. Откуда там потом взяться
революционному духу? На своих местах остаются старые козлы, которым новую войну
не выиграть. Как вы все ни старайтесь, очки вы мне не вотрёте. Тут вы губите
душу нашего движения». [531]
Судя по всему, Гитлер никогда не думал всерьёз о том, чтобы следовать идеям
Рема. В давнем спорном вопросе о задачах СА он и после завоевания власти считал,
что коричневые соединения должны выполнять не военную, а политическую функцию,
что они составляют «ударную команду Гитлера», а не кадры революционной армии.
Тем не менее внешне он вёл себя поначалу нерешительно, явно надеясь найти
среднюю линию, соединяющую амбиции Рема и притязания рейхсвера. Бесспорно, он
испытывал глубокую, подкреплённую опытом 1923 года неприязнь к заносчивым,
негнущимся «старым рутинёрам» с моноклями, Гиммлер как-то слышал, как он сказал
о генералах: «Они будут ещё раз стрелять в меня!» [532] Но без их поддержки
было немыслимо завершить захват власти. Старые чувства обиды не могли
вычеркнуть из памяти основные уроки ноябрьского путча: никогда больше не
вступать в открытый конфликт с вооружёнными силами. Своё тогдашнее поражение он
объяснял враждебностью армии, как и успех 1933 года поддержкой или
благосклонным нейтралитетом руководства рейхсвера. Кроме того, их
профессиональные знания представлялись ему безусловно необходимыми для
начавшегося уже ранним летом 1933 года перевооружения, от которого в свою
очередь зависело своевременное осуществление его планов экспансии.
Далее, только регулярная армия располагала той наступательной мощью, которая
отвечала его намерениям, в то время как милиция в том общем виде, в каком её
представлял себе Рем, была в строгом смысле инструментом обороны.
Кроме того, первый опыт личного общения с верхушкой рейхсвера явно ослабил
недоверие Гитлера. Как в министре фон Бломберге, так и в новом руководителе
аппарата министра полковнике фон Райхенау он нашёл двух партнёров, которые
почти безоговорочно следовали его курсу, правда, по разным мотивам. Один в силу
лабильности темперамента, которому нечего было противопоставить
целеустремлённому искусству Гитлера подчинять себе других, кроме мечтательной
податливости; фон Бломберг, что характерно, был поочерёдно сторонником
демократических убеждений, антропософии, идеи прусского социализма, после
поездки в Россию – «почти коммунизма», и, наконец, все большим поклонником
авторитарных идей, пока не стал со всем энтузиазмом поклоняться новому идолу –
Гитлеру. В 1933 году в одно мгновение, заверял позже Бломберг, он неожиданно
обрёл вещи, которых больше никогда не ожидал: веру, преклонение перед одним
человеком и полную преданность одной идее. От одного дружеского слова Гитлера у
него к глазам, по свидетельству современника, подступали слезы, порой он даже
говорил, что сердечное рукопожатие фюрера иногда излечивало его от простуды
[533] . Другой же, Райхенау, человек трезвого макиавеллистского склада ума,
который в своих честолюбивых устремлениях не поддавался эмоциям и видел в
национал-социализме не предмет убеждений или увлечений, а идеологию массового
движения, революционный порыв которого он хотел использовать как для личной
карьеры, так и для укрепления позиций армии в структурах власти, в данный же
момент он хотел его приручить. Холодный и интеллигентный, волевой в принятии
решений, хотя и не без признаков легкомыслия, он почти в совершенстве воплощал
тип современного, получившего хорошую техническую подготовку и непредвзятого в
социальном отношении офицера, отсутствие предрассудков у него распространилось,
правда, и на моральные категории. На совещании командующих в феврале 1933 года
он заявил, что прогнившие порядки в государстве можно устранить только при
помощи террора, вермахт не должен вмешиваться в эти дела, но быть в «полной
готовности».
Этот девиз так отвечал тактическим установкам Гитлера, что он, наверно,
спрашивал себя, с какой стати ему отвергать предложенную лояльность военных
специалистов и вставать на сторону путающего все карты Рема, в тесном кругу
приближённых он с издёвкой говорил о «колченогих штурмовиках», вообразивших
себя «материалом для военной элиты». [534]
|
|
