| |
неистового преобразователя. Хотя новый чрезвычайный декрет передавал все
правительственные полномочия в Пруссии Папену, реальная власть была у Геринга.
Пока вице-канцлер надеялся на свою «воспитательную работу внутри кабинета»
[391] , соратник Гитлера направил в прусское МВД несколько так называемых
почётных комиссаров, таких, как оберфюрер СС Курт Далюге, которые тут же
закрепились в крупнейшем управленческом ведомстве Германии и стали, проводя
обширную перетряску кадров, отдавать распоряжения об увольнениях и назначениях
новых людей, так что, как говорилось в свидетельстве очевидца, «чинуши старой
системы вылетали штабелями. Эта беспощадная чистка затронула всех – от
оберпрезидента до вахмистра». [392]
Особое внимание Геринга было направлено на управления полиции, руководство
которых он за короткое время укомплектовал командирами СА высокого ранга. 17
февраля он обязал полицию своим приказом «установить отношения наилучшего
взаимодействия с национальными формированиями (СА, СС, „Стальной шлем“), а в
отношении же левых „применять в случае необходимости оружие без малейших
колебаний“: „Каждая пуля, – так предельно откровенно он подтвердил это
распоряжение в произнесённой позже речи, – которая будет выпущена из ствола
полицейского пистолета, выпущена мной. Если это называть убийством, то считайте,
что это убийство совершил я, все это приказано мною, это я беру на себя“. Из
невзрачного второразрядного ведомства в берлинском управлении полиции, которое
занималось надзором за антиконституционными действиями, начало формироваться
гестапо (государственная тайная полиция), аппарат которого уже четырьмя годами
позже имел бюджет в сорок раз больше прежнего и располагал только в Берлине
четырьмя тысячами чиновников [393] . 22 февраля «для разгрузки линейных
подразделений полиции при особых ситуациях» Геринг отдал распоряжение об
образовании насчитывающей около 50 тысяч вспомогательной полиции, прежде всего
за счёт личного состава СА и СС, открыто покончив с фикцией нейтральной полиции
и заменив её выполнением функций террора в интересах одной партии. Белая
повязка на рукаве, резиновая дубинка и пистолет отныне делали законными дикие
аресты и произвол партийной армии, возводя их в ранг правомочных действий на
службе государству. «Мои меры, – заверял Геринг в одном из своих заявлений тех
дней, в которых витает дух упоения насилием, – не будут страдать боязнью
нарушить в чём-то юридические нормы. Мои меры не будут страдать болезнью
какой-либо бюрократии. Моё дело здесь – не блюсти справедливость, а уничтожать
и истреблять – и баста». [394]
Тем самым объявлялась война прежде всего коммунистам, которые были не только
принципиальными противниками, но и определяли формирование большинства в
будущем рейхстаге. Уже спустя три дня после создания правительства Геринг
запретил в Пруссии все митинги коммунистов, после того как КПГ призвала к
всеобщей забастовке и демонстрациям. Тихая гражданская война тем не менее
продолжалась, только в первые дни февраля в результате столкновений пятнадцать
человек погибло и примерно в десять раз больше было ранено. 24 февраля полиция
в ходе рассчитанной на внешний эффект акции захватила здание ЦК КПГ, дом Карла
Либкнехта на Бюловплац в Берлине, которое, правда, руководство компартии давно
покинуло. И уже на следующий день печать и радио сообщали о сенсационной
находке «многих сотен центнеров материала, свидетельствовавшего о замышлявшейся
государственной измене», что позволило снабдить национал-социалистических
агитаторов написанными леденящими душу красками жуткими картинами
коммунистической революции. Сам материал, правда никогда не был опубликован:
«террористические акты против отдельных вождей народа и руководителей
государства, выведение из строя жизненно важных предприятий и публичных зданий,
отравление целых групп лиц, которых они особенно боялись, захват заложников,
жён и детей выдающихся деятелей должны были запугать народ, приведя его в ужас»,
– говорилось в докладе полиции. Тем не менее КПГ не запрещали, чтобы не
толкнуть её избирателей в объятия СДПГ.
Тем временем национал-социалисты взвинтили свои пропагандистские мероприятия
до самой шумной и безудержной предвыборной борьбы тех лет. Гитлер, который
опять был самым мощным фактором воздействия на людей, лично открыл кампанию
большой речью в берлинском Дворце спорта, которая в обильном потоке слов
повторяла старые проклятья четырнадцати годам позора и нищеты, старые идеи
непримиримости к ноябрьским преступникам и партиям прежней системы, равно как и
старые формулы спасения страны и заканчивалась пламенной парафразой «Отче наш»:
он, кричал Гитлер, «непоколебимо убеждён в том, что настанет час, когда
миллионы тех, кто нас ненавидит, встанут за нами и вместе с нами будут
приветствовать сообща созданный, завоёванный в тяжелейшей борьбе, выстраданный
нами новый германский рейх Величия и Чести, Мощи, Великолепия и Справедливости.
Аминь!» [395] Опять в ход были пущены все технические средства, на это раз уже
с опорой на престиж государства и его поддержку, страну захватил пароксизм
воззваний, опять Гитлер летал по всей Германии; разработанный Геббельсом план
предусматривал как можно более широкое использование радио, «которое наши
противники не умели применить с толком, – писал шеф пропаганды, – тем лучше
должны освоить работу с ним мы». Выступления Гитлера во всех городах должны
были транслироваться передвижными радиостанциями: «Мы будем осуществлять
трансляцию непосредственно из толщи народа, давая слушателю яркую картину
происходящего на наших собраниях. Я сам буду предварять каждую речь фюрера
вступлением, в котором я постараюсь донести до слушателя магию и атмосферу
наших массовых митингов». [396]
Значительная часть средств для предвыборной кампании была собрана благодаря
мероприятию, на которое Геринг пригласил 20 февраля во дворец рейхспрезидента
ведущих промышленников. Среди участников встречи – их было около двадцати пяти
|
|
