она стремится к владычеству на море и торговле со всем миром, она выступает в 
союзе с Россией против Англии [49] . Сам он в начале двадцатых годов однозначно 
отдавал предпочтение второй возможности. Ведь он причислял Англию к 
«принципиальным» противникам рейха и разрабатывал, исходя из этого, свою 
откровенно прусскую концепцию; под влиянием эмигрантских кругов, 
группировавшихся вокруг Шойбнер-Рихтера, он рассчитывал на союз с 
«национальной», «оздоровлённой», освободившейся от «еврейско-большевистского 
ига» Россией, направленный против Запада, и ни понятие о жизненном пространстве,
 ни убеждение в неполноценности славянской расы, составившие впоследствии 
сердцевину его экспансионистской восточной идеологии, не играли в то время 
никакой роли. И только в начале 1923 года, по всей видимости, ввиду 
стабилизации советского режима, у него возникает мысль об изменении ситуации с 
союзом и о пакте с Англией против России. На протяжении более года Гитлер, если 
верить источникам, вновь и вновь перепроверял эту новую концепцию, развивал её, 
прикидывал её последствия и шансы для её реализации, прежде чем развернуть в 
знаменитой 4-й главе «Майн кампф» войну за жизненное пространство против России 
в программу.
 Разумеется, это не отменяло идеи войны с Францией, напротив, она осталась 
одной из внешнеполитических констант Гитлера вплоть до самых последних 
монологов в бункере, но теперь она, равно как и купленная отречением от Южного 
Тироля благожелательность со стороны Италии или нацеленный на союз с Англией 
отказ от всех колониальных притязаний, выдвинулась в ряд предпосылок для 
беспрепятственного похода Германии на Восток. Уже во втором томе «Майн кампф», 
написанном в течение 1925 года, Гитлер с чрезвычайной остротой выступает против 
плана ревизии, направленного, по его словам, на восстановление совершенно 
нелогичных, случайных, слишком тесных и, кроме того, нецелесообразных по 
военно-географическим соображениям границ, – плана, чреватого, помимо всего, 
противопоставлением Германии всем бывшим военным противникам и грозящего вновь 
сплотить воедино рушащийся союз врагов: «Требование о восстановлении границ 
1914 года, – так гласит его напечатанная в разрядку формулировка, – это 
политический вздор таких масштабов и последствий, которые делают его 
преступлением. „Напротив, приобретение больших пространств – это единственная 
акция, которая оправдывает „перед Богом и нашим немецким потомством пролитие 
крови“ и „снимает в грядущем“ с ответственных государственных мужей «вину за 
кровь и жертвы народа“. [50] 
 Военный поворот в сторону российских просторов, идея великого похода германцев 
ради создания огромной континентальной империи в старом «подчинённом немцам 
пространстве на Востоке» становится с этого времени центральной мыслью 
гитлеровской политики, сам он признается потом в своей «безраздельной 
увлечённости» ею, в «напряжении даже самой последней энергии» ради неё и с 
гордостью назовёт её «исключительной целью» своих сознательных политических 
действий. И это решение тоже приобретает у него эпохальное значение: [51] 

 «Тем самым мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под 
внешнеполитической ориентацией нашего довоенного времени. Мы начинаем там, где 
остановились шесть веков назад. Мы останавливаем извечный! германский поход на 
юг и запад Европы и обращаем взор к земле на Востоке. Мы завершаем, наконец, 
колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к 
территориальной политике будущего».

 Можно только гадать, явилась ли эта концепция результатом последовательного 
развития собственных идей или же отражением теорий, почерпнутых из третьих рук. 
Однако очевидно, что мысль о жизненном пространстве, придавшая ей решающий 
поворот, попала в мир идей Гитлера через Рудольфа Гесса. Благодаря своему 
навязчивому восхищению «этим мужем», как любил он называть Гитлера с 
прерывающимся от восторгом дыханием истинно верующего, Гесс сумел в годы 
заключения в крепости Ландсберг со временем оттеснить всех соперников, в 
частности, Эмиля Мориса, который выполнял обязанности секретаря Гитлера. Тот же 
Гесс – очевидно, ещё в 1922 году – помог Гитлеру установить личный контакт со 
своим учителем Карлом Хаусхофером, который развил плодотворную первоначально 
отрасль политической географии – основанную англичанином сэром Хэлфордом 
Макиндером «геополитику» – в философию империалистической экспансии. При всей 
макиавеллистской сдержанности, коей характеризовалась завоевательная концепция 
Гитлера, она всё же не была свободна от хотя и расплывчатой уверенности 
относительно силы того, что Макиндер называл «страной-сердцевиной»: Восточная 
Европа и европейская Россия, защищённые от любого нападения гигантскими 
земельными пространствами и ставшие неуязвимыми, являли собой вследствие этого 
«цитадель мирового господства». Это и провозглашалось основателем геополитики: 
«Кто владеет страной-сердцевиной, тот владеет миром». Представляется, что 
именно столь странного рода магический рационализм подобных полунаучных формул 
и соответствовал особой структуре гитлеровского интеллекта, ибо и познание 
имело для него свои тёмные области [52] . Но, как это наглядно видно на примере 
этих и иных влияний, и тут «ярко выраженный комбинаторский талант» Гитлера 
проявился с той же редкой силой, как и при попытке выработать 
внешнеполитическую концепцию, которая соединила отношение Германии к различным 
европейским державам, потребность отомстить Франции, устремления к 
территориальным захватам и завоеваниям, аспект смены времён и, наконец, 
различные идеологические взгляды в единую, когерентную систему мышления. Свою 
вершину и универсальное оправдание эта концепция обрела включением в её орбиту 
представлений об истории рас, тем самым весь круг замкнулся: