х наблюдениях встречаешь, в контурном виде, то странное явление, что уже 
многократно засвидетельствовано, когда речь идёт о молодом Гитлере, – с явной 
силой воздействия и уверенный в себе в своём риторическом раже и одновременно 
беспомощный в личном разговоре. По его собственному признанию, свою первую 
незабываемую победу по убеждению словом он одержал, бурно возражая своему 
оппоненту, – не мог не ответить на вызов, когда «один из участников посчитал, 
что надо вступиться за евреев». И вот историк фон Мюллер обращает внимание 
капитана Майра на этот природный ораторский талант, открытый им среди своих 
слушателей; затем Гитлера направляют в качестве «доверенного лица» в один из 
мюнхенских полков. Вскоре после этого его фамилия появляется под номером 17 в 
одном из списков личного состава так называемой команды по проверке 
лагеря-пропускника Лехфельд: «Пех. Гитлер Адольф, 2-й пех. полк, ликвидационный 
отдел». У команды было задание вести среди возвращающихся из плена солдат 
пропаганду в национальном, антимарксистском духе, одновременно она должна была 
быть для входящих в неё лиц «практическими курсами по подготовке ораторов и 
агитаторов». [271] 
 На этом фоне, в бараках и сторожевых помещениях лагеря Лехфельд, и накапливал 
Гитлер свой первый ораторский и психологический опыт, здесь он учился так 
наполнять изначальный материал своих маниакальных мировоззренческих идей 
актуальным содержанием, чтобы его основные положения казались неопровержимо 
подтверждёнными, а текущие политические события обретали видимость 
судьбоносного масштаба. И те черты оппортунизма, которые придадут твердолобости 
национал-социалистической идеологии столь своеобразный характер беспринципности,
 тоже не в последнюю очередь имели своим истоком неуверенность начинающего 
оратора, которому приходилось опробовать на публике эффективность своей 
одержимости и искать для своих экзальтированных мыслей гарантирующие отклик 
формулировки. «Эта тема особенно разжигала интерес участников, что можно было 
прочитать по их лицам», – говорится одном из свидетельств очевидца выступлений 
Гитлера в лагере. На глубокое и агрессивное чувство разочарованности у 
возвращающихся из плена солдат, увидевших себя после лет войны обманутыми во 
всём, что придавало вес и величие их молодости, и предъявлявших теперь свой 
счёт за весь оказавшийся никому не нужным героизм, за все многочисленные 
упущенные победы и за свою абсурдную веру, Гитлер отвечал первыми чётко 
очерченными представлениями о враге. В фокусе его ораторских упражнений, чьими 
наиболее выдающимися признаками, по отзывам, были «популярность выступления», 
«легко доступная манера» изложения и страстный «фанатизм», находились поэтому 
нападки на ту группу, которую он после, используя ставшее народным выражение, 
назовёт «ноябрьскими преступниками», а также безудержные обличения 
«версальского позора» и пагубного «интернационализма» – все это 
растолковывалось и обосновывалось закулисными махинациями некоего «всемирного 
еврейеко-марксистского заговора». [272] 
 Уже здесь проявилась его способность без всякого интеллигентского стеснения 
валить в одну кучу обрывки мыслей из где-то читанного и лишь наполовину 
усвоенного. Так, темой одного из его докладов в Лехфельде – в «прекрасном, 
понятном и темпераментном» исполнении – послужили связи между капитализмом и 
еврейством, о чём он только вчера узнал из лекции Готфрида Федерал. Для его 
мыслительной хватки были одинаково характерны насилие и упорство. В какой мере 
отдельные элементы его убеждений обрели уже в это время свой окончательный вид, 
не претерпев потом изменений вплоть до мира подземного бункера, доказывает 
первое сохранившееся письменное высказывание Гитлера по конкретному 
политическому вопросу – его письмо «Об опасности, которую представляет 
еврейство для нашего народа». Бывшее «доверенное лицо» мюнхенской войсковой 
команды, некий Адольф Гемлих из Ульма, попросил капитана Майра прояснить 
позицию по этому вопросу, а Майр переадресовал это письмо вместе с 
сопроводительной запиской, содержавшей необычное в рамках военной субординации 
обращение «Глубокоуважаемый господин Гитлер», для ответа своему сотруднику. И 
Гитлер дал подробное обоснование своего неприятия эмоционального антисемитизма, 
который, считает он, главным образом может опираться только на случайные личные 
впечатления, в то время как антисемитизм, претендующий на то, чтобы стать 
политическим движением, должен основываться на «знании фактов»: [273] 

 «А факты таковы: в первую очередь еврейство – это раса, а не религиозное 
товарищество. Путём тысячелетнего кровосмешения, часто происходящего в самом 
узком кругу, еврей в общем острее сохранил свою расу и своё своеобразие, нежели 
многие из народов среди которых он живёт. И результат этого – тот факт, что 
между нами живёт не немецкая, чужая раса, не желающая да и не могущая 
пожертвовать своими расовыми своеобразиями, отказаться от своих чувств, мыслей 
и стремлений, и всё же политически обладающая всеми правами как мы сами. И если 
уж чувство еврея занято только материальным, то тем более его мысли и 
стремления… Все, что побуждает людей стремиться ввысь, будь то религия, 
социализм и демократия, для него это все только средство для достижения цели – 
удовлетворения жажды денег и власти. Его деяния оборачиваются по своим 
последствиям расовым туберкулёзом народов.
 И отсюда следует такой вывод: антисемитизм по чисто эмоциональным причинам 
будет находить своё конечное выражение в форме прогромов (!). Но антисемитизм 
разума должен вести к планомерному законному одолению и устранению еврейских 
привилегий… Но конечной его целью должно быть безвозвратное удаление евреев 
вообще. То и другое способно совершить лишь правительство национальной силы, а 
никак не правительство национального бессилия».

 За четыре дня до написания этого письма, 12 сентября 1919 года, капитан Майр 
поручил доверенному лицу Ги