ешало то или другое данное им честное слово; а вот более 
сомнительным представлялось то, что не соответствовало его теоретической 
концепции, – он рискнул пойти на революцию без одобрения господина президента.
 Однако он надеялся получить это одобрение и даже прямую поддержку господина 
президента именно благодаря решению совершить поступок: «Мы были убеждены, что 
до дела тут дойдёт только тогда, когда к желанию присоединится воля», – так 
потом заявит Гитлер на суде. Таким образом, сумме весомых причин, говоривших – 
все без исключения – за необходимость действовать, противостояла только та 
опасность, что планируемая авантюра не окажет ожидаемого эффекта и не сумеет 
увлечь «триумвират». Кажется, Гитлер недостаточно учёл эту опасность потому, 
что добивался-то ведь он того же, что и планировали эти господа, но в конечном 
итоге эта-то ошибка и приведёт к крушению всей операции и покажет всю 
оторванность Гитлера от реальности. Правда, сам он с таким упрёком никогда не 
согласится, более того, для него всегда будет нечто привлекательное в презрении 
к действительности, а ставшие знаменитыми слова Лоссова, что он примет участие 
в государственном перевороте, только если шансы на удачный исход составят 
пятьдесят один процент, будут для него примером достойной презрения 
беспросветной практичности [408] . Однако за решение предпринять акцию говорили 
не только рациональные причины – можно сказать, что сам ход истории подтвердил 
в более широком смысле правоту Гитлера. Ибо эта операция, окончившаяся 
единственным в своём роде поражением, обернулась всё-таки решающим прорывом 
Гитлера на его пути к власти.
 В конце сентября, в ходе всех этих лихорадочных приготовлений и позиционных 
манёвров, Гитлер организует в Байрейте один из очередных «Дней Германии» и 
просит разрешения посетить мемориальный дом Вагнера «Ванфрид-Хауз». С глубоким 
волнением осматривает он комнаты, кабинет и большую библиотеку маэстро и его 
могилу в саду. Затем он был представлен Хьюстону Стюарту Чемберлену, женатому 
на дочери Рихарда Вагнера и оказавшему своими сочинениями немалое влияние на 
Гитлера в годы его формирования. Почти полностью парализованный старик едва ли 
смог разглядеть посетителя, но почувствовал исходившие от того энергию и 
целеустремлённость. В письме, которое он написал своему визитёру неделю спустя, 
7 октября, он называет Гитлера не только предтечей и спутником некой более 
великой личности, но и самим спасителем, решающей фигурой немецкой 
контрреволюции; я ожидал, пишет он, встретить фанатика, однако моё чувство 
говорит мне, что Гитлер – это нечто иное, нечто более творческое, и что он, 
несмотря на всю его ощутимую силу воли, не является человеком насилия. Теперь, 
продолжает автор письма, я, наконец, спокоен, и состояние моей души сразу же 
переменилось: «То, что Германия в часы своей величайшей нужды рождает такого 
человека как Гитлер, доказывает её жизнеспособность»; [409] 
 Для терзаемого неуверенностью, только в самых буйных фантазиях пробивающегося 
к осознанию своего ранга демагога, стоявшего именно в тот момент перед одним из 
главнейших в жизни решений, эти слова явились как бы зовом самого Мастера из 
Байрейта.

 Глава IV
 Путч


 И тут кто-то закричал: «Они идут! Хайль Гитлер!»

     Из рассказа очевидца событий 9 ноября 1923 года 



 Собрание в пивной «Бюргербройкеллер». – Выстрел в потолок. – «Победить или 
умереть!» – Появление Людендорфа. – Поворот событий. – Клятвоотступничество 
против клятвоотступничества. – Кризис и выход из него. – Марш к 
«Фельдхеррнхалле». – На коленях перед государственной властью. – Арест. – 
Процесс в народном суде. – Выигранное поражение. – Час, когда родилось движение.
 – «Адольф Легалите». – Поведение самоубийцы. 

 Оба дня до 8 ноября были наполнены нервозной активностью. Все вели друг с 
другом какие-то переговоры, Мюнхен резонировал от военных приготовлений и 
слухов. Первоначальные планы «Кампфбунда» предусматривали, что 10 ноября, как 
только стемнеет, начнутся крупные ночные учения в роще Фретманингерхайде на 
севере Мюнхена, а рано утром их участники под видом одного из обычных маршей 
войдут в Мюнхен, провозгласят национальную диктатуру и заставят «триумвират» 
действовать. Ещё во время совещания стало известно, что вечером 8 ноября Кар 
выступит с программной речью в «Бюргербройкеллере», куда будут приглашены члены 
правительства, а также Лоссов, руководители государственных учреждений, 
экономики, и патриотических объединений. Беспокоясь, как бы Кар не опередил его,
 Гитлер в последний момент отменил все прежние планы и решил начать действовать 
уже на следующий день. Тут же в спешном порядке были собраны штурмовые отряды 
СА и подразделения «Кампфбунда».
 Собрание начиналось в 20 часов 15 минут. В долгополом чёрном сюртуке и с 
«железным крестом» на груди Гитлер направился в незадолго до того приобретённом 
«Мерседесе» к «Бюргербройкеллеру» в сопровождении Альфреда Розенберга, Оскара 
Графа и ничего не подозревавшего Дрекслера, который в тот вечер в последний раз 
оказался участником примечательных событий. Дабы сохранить тайну, ему сообщили 
только, что едут на собрание за чертой города. Когда же Гитлер по пути открыл 
ему, что в половине девятого он собирается нанести удар, раздосадованный 
Дрекслер ответил, что желает операции успеха, и от дальнейшего устранился.
 У входа в зал царила большая толчея, и, озабоченный, как бы не сорвался 
запланированный штурм только что начавшегося собрания, Гитлер властно приказал 
дежурному полицейскому офицеру очистить вестибюль. И вот когда Кар как раз 
излагал «нравственное обоснование диктатуры», ссылаясь на образ нового человека,
 в дверях зала появился Гитлер. По свидетельствам очевидцев он был чрезвычайно 
возбуждён. А в это время к зданию уже подъехали грузовики, и выскочившие из них 
штурмовики из ударного отряда Гитлера окружили «Бюргербройкеллер» по всем 
правилам военного искусства. Со свойственной ему склонностью к шаржированной 
сцене Гитлер стоял в дверях с кружкой пива в поднятой руке, и когда рядом с ним 
выкатывали тяжёлый пулемёт, он