о, во всяком 
случае, они не были нам ничем обязаны. Кроме того, в войне не на жизнь, а на 
смерть чувство гнева должно отступить на задний план перед целью разгрома 
главного непосредственного врага. Поэтому в меморандуме для военного кабинета, 
написанном 25 сентября, я холодно отметил:
      «Хотя русские повинны в грубейшем вероломстве во время недавних 
переговоров, однако требование маршала Ворошилова, в соответствии с которым 
русские армии, если бы они были союзниками Польши, должны были бы занять 
Вильнюс и Львов, было вполне целесообразным военным требованием. Его отвергла 
Польша, доводы которой, несмотря на всю их естественность, нельзя считать 
удовлетворительными в свете настоящих событий. В результате Россия заняла как 
враг Польши те же самые позиции, какие она могла бы занять как весьма 
сомнительный и подозреваемый друг. Разница фактически не так велика, как могло 
показаться. Русские мобилизовали очень большие силы и показали, что они в 
состоянии быстро и далеко продвинуться от своих довоенных позиций. Сейчас они 
граничат с Германией, и последняя совершенно лишена возможности обнажить 
Восточный фронт. Для наблюдения за ним придется оставить крупную германскую 
армию. Насколько мне известно, генерал Гамелен определяет ее численность по 
меньшей мере в 20 дивизий, но их вполне может быть 25 и даже больше. Поэтому 
Восточный фронт потенциально существует».
      В выступлении по радио 1 октября я заявил:
      
      «Польша снова подверглась вторжению тех самых двух великих держав, 
которые держали ее в рабстве на протяжении 150 лет, но не могли подавить дух 
польского народа. Героическая оборона Варшавы показывает, что душа Польши 
бессмертна и что Польша снова появится как утес, который временно оказался 
захлестнутым сильной волной, но все же остается утесом. 
      Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, 
чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники 
Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно 
необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, 
эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который 
нацистская Германия не посмеет напасть... 
      Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая 
загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим 
ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности,
 Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на 
берегах Черного моря или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила 
славянские народы ЮгоВосточной Европы. Эго противоречило бы исторически 
сложившимся жизненным интересам России». 
      Премьерминистр был полностью согласен со мной. «Я придерживаюсь того же 
мнения, что и Уинстон, – писал он в письме своей сестре, – замечательное 
выступление которого по радио мы только что слышали. Я думаю, что Россия всегда 
будет действовать сообразно ее собственным интересам, и не могу поверить, чтобы 
она сочла победу Германии и последующее установление германского господства в 
Европе отвечающими ее интересам»[57]. 
      
      
Глава четвертая
Проблемы военного кабинета 
      
      4 сентября состоялось первое заседание военного кабинета. На заседание 
были приглашены начальники штабов видов вооруженных сил, а также некоторые 
видные государственные деятели – министры, не входившие в состав военного 
кабинета. С этих пор мы совещались ежедневно, а зачастую и дважды в день. 
Каждое утро начальник имперского генерального штаба генерал Айронсайд, стоя у 
карты, делал пространные обзоры, которые очень скоро не оставили у нас ни 
малейшего сомнения, что сопротивление Польши будет быстро сломлено. Каждый день 
я представлял кабинету министров доклад военноморского министерства, обычно 
содержавший списки английских торговых судов, потопленных немецкими подводными 
лодками. Началась переброска во Францию английских экспедиционных войск в 
составе четырех дивизий, и министерство авиации выражало сожаление по поводу 
запрещения бомбардировать военные объекты в Германии. В остальном большие дела 
вершились на внутреннем фронте, и, конечно, шли бесконечные разговоры о внешней 
политике, особенно о позиции Советской России и Италии, и о политике, которой 
следует придерживаться на Балканах.
      Самым важным мероприятием было создание комитета сухопутных сил под 
руководством сэра Сэмюэля Хора, в то время лорда – хранителя печати. Этот 
комитет должен был заниматься выработкой рекомендаций военному кабинету по 
созданию армии. Я участвовал в работе этого небольшого комитета, который 
собирался в здании министерства внутренних дел, и однажды, заслушав доклады 
генералов, я согласился с ними в том, что нам следует приступить к созданию 
армии в 55 дивизий, а также военных заводов и тыловых служб всех видов, 
необходимых для обеспечения армии при действиях на поле боя. Мы рассчитывали, 
что через полтора года две трети этих сил, а это довольно значительные силы, 
либо уже будут посланы во Францию, либо будут готовы для отправки на фронт. 
Члены военного кабинета разошлись во мнениях и только через неделю или больше 
решили принять рекомендацию комитета сухопутных сил о создании армии 
численностью в 55 дивизий или, вернее, поставить перед собой такую задачу.
      Я считал, что как член военного кабинета я обязан придерживаться общей 
точки зрения, и я не отказывался подчинить свои собственные ведомственные нужды 
основному плану. Я стремился найти общую почву с премьерминистром, а также 
передать ему все свои знания в этой области