ческие проблемы с иностранными 
послами. Занятие им поста премьерминистра означало поэтому небольшое, но 
существенное изменение в положении министра иностранных дел.
      К этому добавилось глубокое, хотя вначале и скрытое, различие в точках 
зрения и настроениях. Премьерминистр хотел поддерживать хорошие отношения с 
обоими европейскими диктаторами и считал, что лучший метод – это умиротворение 
и попытки избегать всего, что могло бы оскорбить их. Иден же прославился в 
Женеве, сплотив европейские страны против одного из диктаторов. Получив свободу 
рук, он, вполне вероятно, довел бы санкции до грани войны, а быть может, и 
дальше. Он был верным сторонником союза с Францией.
      Он только что настаивал на «переговорах штабов». Он стремился установить 
более тесные отношения с Советской Россией. Он сознавал опасность, которую 
представлял собой Гитлер, и страшился ее. Его тревожила слабость наших 
вооружений и воздействие этого фактора на внешнюю политику. Можно сказать, что 
у нас с ним по существу не было серьезных расхождений во взглядах; правда, он 
был у власти. Поэтому мне с самого начала казалось, что между этими двумя 
ведущими членами кабинета, несомненно, возникнут расхождения по мере того, как 
международная обстановка будет становиться все более напряженной.
      Начиная с лета 1937 года и до конца этого года расхождения в методах и 
целях между премьерминистром и его министром иностранных дел все усиливались. 
События, приведшие к отставке Идена в феврале 1938 года, развивались логическим 
путем.
      Прежде всего разногласия возникли в вопросе о наших отношениях с 
Германией и Италией. Чемберлен намерен был добиваться благосклонности обоих 
диктаторов. В июле 1937 года он пригласил на Даунингстрит итальянского посла 
графа Гранди. Беседа проходила с ведома Идена, но в его отсутствие. Чемберлен 
говорил о своем желании добиться улучшения отношений между Англией и Италией. 
Граф Гранди высказал предположение, что первым шагом могло бы явиться личное 
письменное обращение премьерминистра к Муссолини. Чемберлен тут же, во время 
беседы, сел и написал такое письмо. Он отправил письмо, не показав его министру 
иностранных дел, находившемуся в то время в министерстве иностранных дел, на 
расстоянии всего лишь нескольких ярдов. Письмо не дало никаких ощутимых 
результатов, и наши отношения с Италией ввиду усилившейся итальянской 
интервенции в Испании все ухудшались.
      Чемберлен был проникнут сознанием своей особой личной миссии, состоявшей, 
по его мнению, в том, чтобы достигнуть дружеского соглашения с диктаторами 
Италии и Германии, и считал, что он сумеет этого добиться. В качестве 
предварительного шага к общему урегулированию разногласий с Муссолини он готов 
был признать захват Италией Абиссинии. Гитлеру он готов был предложить уступки 
в вопросе о колониях. В то же время он не был склонен уделить скольконибудь 
значительное внимание проблеме укрепления английских вооруженных сил или 
необходимости тесного сотрудничества с Францией как в военноштабной, так и в 
политической областях. Иден же был убежден, что какое бы то ни было соглашение 
с Италией возможно лишь как часть общего урегулирования средиземноморских 
проблем, которое затрагивало бы и Испанию и было бы достигнуто в тесном 
взаимопонимании с Францией. Признание нами позиции Италии в Абиссинии было бы 
важным козырем в наших переговорах с Италией о таком урегулировании. Министр 
иностранных дел считал, что неправильно было бы отказываться от этого козыря на 
предварительной стадии и в то же время проявлять слишком большое желание начать 
переговоры.
      Осенью 1937 года эти разногласия приобрели большую остроту. Чемберлен 
считал, что министерство иностранных дел мешает ему в его попытках начать 
переговоры с Германией и Италией, а Иден был того мнения, что его начальник 
проявляет чрезмерную поспешность в своем подходе к диктаторам, особенно в 
условиях, когда английские вооруженные силы так слабы. Таким образом, между 
ними существовали глубокие расхождения как практического, так и 
психологического порядка.
      Несмотря на мои разногласия с правительством, я очень симпатизировал 
министру иностранных дел. Он казался мне самым решительным и смелым человеком в 
правительстве, и хотя как личный секретарь, а позднее как заместитель министра 
иностранных дел он вынужден был приноравливаться ко многим вещам, которые я 
критиковал и которые я все еще осуждаю, я был убежден, что мыслит он правильно 
и понимает суть дела. Со своей стороны он считал себя обязанным приглашать меня 
на приемы в министерстве иностранных дел, и мы свободно общались с ним.
      Осенью 1937 года, идя несколько разными путями, мы с Иденом пришли к 
одинаковому мнению о том, что нельзя допускать активного вмешательства держав 
оси в гражданскую войну в Испании. Я всегда поддерживал его в палате общин, 
когда он действовал решительно, хотя эти действия и были чрезвычайно ограничены 
по своему характеру. Я знал, как трудно ему иметь дело с некоторыми из его 
старших коллег по кабинету и с его непосредственным начальником. Я знал, что он 
действовал бы смелее, если бы не был связан по рукам и ногам. В конце августа 
мы часто виделись с ним в Каннах, и однажды я пригласил его и Ллойд Джорджа на 
завтрак в ресторан, находившийся на полпути между Каннами и Ниццей. Мы говорили 
на самые разнообразные темы: о борьбе в Испании, о постоянном вероломстве 
Муссолини и о его интервенции в Испании – и в конце затронули, конечно, вопрос 
о неуклонно растущей мощи Германии. Я полагал, что мы все придерживались в 
общем одинакового мнения. Министр иностранных дел, естественно, был весьма 
сдержан во всем, что касалось его отношений с его начальником и коллегами, и 
эта деликатная тема не затрагивалась. Он держался исключительно корректно, но 
все же я был уверен, что он не чувствует с