Черчилль, конечно, не мог знать, что 4 августа советское руководство 
одобрило Инструкцию советской делегации на переговорах с военными миссиями 
западных демократий. Документ назывался «Соображения к переговорам с Англией и 
Францией». В «Соображениях...» рассматривалось пять вариантов, «когда возможно 
выступление наших сил». Причем Германия в документе именовалась «Главным 
агрессором». Позднее Черчилль вспоминал: Сталин в августе 1942 года говорил ему,
 что тогда, в тридцать девятом, ему сказали, что Франция в случае войны с 
Германией выставит около сотни дивизий. Сталин спросил, а сколько дивизий 
пошлет Англия? Ему ответили: две и еще две позднее. А мы, сказал советский 
диктатор, готовы выставить против Германии свыше трехсот дивизий.
      «Нужно признать, – пишет Черчилль, – что это была действительно твердая 
почва...»
      Если бы трое объединились, продолжает автор, и «сломали Гитлеру шею, или 
чтонибудь в этом роде – история могла бы пойти по другому пути». Черчилль 
делает вывод, который сегодня коекому кажется еретическим, что «нужно не 
только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три 
Прибалтийских государства – Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с 
воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, 
вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима 
дружественная Россия...» Договор был подписан, но... не между СССР, Англией и 
Францией. В историю он вошел как пакт Молотова – Риббентропа. Черчилль, 
комментируя этот шаг, который по сей день вызывает ожесточенные споры, 
констатирует: «...только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на 
такой одиозный противоестественный акт». Здесь же автор книги проницательно 
замечает о исторической хрупкости этого противоестественного соглашения:
      
      «Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение – Гитлеру или 
Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, 
продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами 
был смертельным...» 
      
      Однозначно осуждая советскогерманский пакт, Черчилль между тем обронил 
слова, говоря о советских руководителях:
      
      «Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот 
момент в высокой степени реалистичной». 
      
      Позже он с горечью, но не без рационального смысла скажет по этому 
поводу:
      
      «Советская Россия, которая жестоко обманулась, считая нас никчемными в 
начале войны, и купила у Германии мимолетную безопасность и долю в добыче, 
также стала значительно сильнее и обеспечила себе выдвинутые вперед позиции для 
обороны страны». 
      
      Сегодня, через десятилетия после того, как произошли те драматические 
события, читая написанные Черчиллем строки, видишь: все лидеры крупных 
европейских государств говорили в то время на одном циничном языке – языке 
недоверия, коварства и силы. Каждая из сторон считала, что собственной 
безопасности можно добиться путем уменьшения безопасности другой стороны. 
Теперь мы знаем, что в конечном счете в проигрыше оказались все стороны.
      Одна из книг серии воспоминаний Черчилля названа «Одиночество». Автор 
смог подняться до больших высот понимания трагедии политического одиночества, 
когда какоето время Англия, после падения Франции, один на один противостояла 
Германии. Черчилль продиктует своим секретарям:
      
      «В одиночестве, но при поддержке всего самого великодушного, что есть в 
человечестве, мы дали отпор тирану на вершине его триумфа». 
      
      Английский остров оказался для Гитлера неприступным, недосягаемым. Думаю, 
что, диктуя свои мысли об этом, пожалуй, самом тяжелом времени для Англии, 
Черчилль мог понять весь трагизм робинзонады Даниэля Дефо. Автор воспоминаний 
понимает, что, несмотря на исключительность обстоятельств, в которых оказалась 
Англия, она может выжить прежде всего на мужестве – качестве, которым обладал 
сам Черчилль.
      Конечно, с вершины сегодняшних дней пакт о ненападении выглядит глубоко 
ущербным; с точки зрения морали, союз с западными демократиями был бы 
неизмеримо привлекательнее и исторически оправданнее. Но и Англия и Франция 
оказались не готовыми к такому союзу, а Сталин не проявил терпения и мудрости. 
Но с позиций государственных интересов и реального расклада сил у СССР в тот 
момент удовлетворительного выбора не было. Отказ от какихлибо шагов едва ли 
остановил бы Германию. Вермахт и страна в целом были доведены до такой степени 
готовности, что нападение на Польшу было предопределено. Помощь Польше 
затруднялась не только позицией Варшавы, но и неготовностью СССР к войне. Отказ 
от пакта мог привести к созданию более широкого антисоветского альянса, в 
результате которого была бы поставлена на карту судьба самого Советского Союза.
      После падения Польши Черчилль увидел, как он выразился, не только 
«великолепный образец современного блицкрига» вермахта, но и то обстоятельство, 
что на Востоке возник новый фронт – фронт противостояния Германии и Советского 
Союза. Сейчас СССР «граничит с Германией, и последняя совершенно лишена