им народами потекла река крови? Мы, 
несомненно, можем нанести друг другу тяжелые раны, жестоко изувечить друг друга 
и омрачить Средиземноморье нашей борьбой. 
      Если Вы решите, что так должно быть, пусть так и будет; но я заявляю, что 
никогда не был противником величия Италии и в душе никогда не был врагом 
итальянского законодателя. Тщетно было бы предсказывать ход великих сражений, 
бушующих сейчас в Европе, но я уверен, что независимо от того, что произойдет 
на континенте, Англия пойдет до конца, даже в полном одиночестве, как мы 
действовали и в прошлом, и я имею основание полагать, что нам в возрастающей 
степени будут помогать Соединенные Штаты и, по существу, вся Америка. 
      Прошу Вас поверить, что я обращаюсь к Вам с этим торжественным призывом, 
который войдет в историю, отнюдь не вследствие слабости или страха. На 
протяжении веков над всеми другими призывами возвышается возглас тех, кто 
требует, чтобы общие наследники латинской и христианской цивилизации не 
противостояли друг другу в смертельной борьбе. Я со всей честью и уважением 
прошу Вас прислушаться к этому призыву прежде, чем будет дан ужасный сигнал. Он 
никогда не будет дан нами». 
      
      Ответ был холодный. Но он, по крайней мере, был прямой.
      
      Муссолини – премьерминистру 18 мая 1940 года 
      «Отвечаю на послание, в котором Вы называете причины, заставившие обе 
наши страны оказаться в противоположных лагерях. Не обращаясь к слишком 
далекому прошлому, я напомню Вам об инициативе, проявленной в 1935 году Вашим 
правительством с целью организовать в Женеве принятие санкций против Италии, 
стремившейся обеспечить себе небольшое пространство под африканским солнцем без 
малейшего ущерба для интересов и территорий Вашей страны или других стран. 
      Я напоминаю Вам также о подлинном и фактическом состоянии крепостной 
зависимости, в которое Италия поставлена в своем собственном море. Если Ваше 
правительство объявило Германии войну из уважения к своей подписи, то вы 
поймете, что то же чувство чести и уважения к обязательствам, взятым по 
италогерманскому договору, руководит итальянской политикой сегодня и будет 
руководить завтра при любых событиях, какими бы они ни были». 
      
      С этой минуты у нас не могло быть никаких сомнений в намерении Муссолини 
вступить в войну в самый благоприятный для него момент. По существу, его 
решение уже было принято, когда разгром французских армий стал очевидным. 13 
мая он сообщил Чиано, что на протяжении месяца объявит войну Франции и Англии. 
Его официальное решение объявить войну в любой подходящий момент после 5 июня 
было передано итальянским начальникам штабов 29 мая. По требованию Гитлера эта 
дата была перенесена на 10 июня.
      26 мая, когда положение северных армий было критическое и никто не мог с 
уверенностью сказать, удастся ли какойлибо из них спастись, Рейно прилетел в 
Англию, чтобы побеседовать с нами по этому вопросу, о котором мы не забывали ни 
на минуту. Объявления Италией войны следовало ждать в любой момент. Таким 
образом, во Франции запылал бы еще один фронт и новый враг жадно набросился бы 
на нее с юга. Нельзя ли чтолибо предпринять, чтобы откупиться от Муссолини? 
Вопрос был поставлен именно так. Я полагал, что ни малейшей возможности для 
этого нет, и все, что французский премьер приводил в качестве аргументов в 
пользу таких попыток, еще больше убеждало меня, что никакой надежды на успех 
нет. Но на Рейно оказывали сильное давление в его собственной стране, а мы со 
своей стороны хотели полностью пойти навстречу нашему союзнику, единственное 
жизненно важное оружие которого – его армия – выходило из строя.
      Уже 25 мая мы по требованию французского правительства обратились к 
президенту Рузвельту с совместной просьбой о вмешательстве. В этом послании 
Англия и Франция уполномочивали его заявить, что нам известны итальянские 
территориальные претензии в Средиземном море, что мы согласны немедленно 
рассмотреть любые обоснованные требования Италии, что союзники готовы допустить 
Италию на мирную конференцию на равных началах с любой воюющей стороной и что 
мы просим президента проследить за выполнением любого соглашения, которое было 
бы достигнуто. Президент поступил в соответствии с этой просьбой, но его 
обращение было в самой резкой форме отклонено итальянским диктатором. Когда мы 
совещались с Рейно, нам уже был известен этот ответ. Французский 
премьерминистр теперь высказывался за более конкретные предложения. Было ясно, 
что если цель этих предложений – избавить Италию от «состояния крепостной 
зависимости в ее собственном море», то они должны затронуть статус Гибралтара и 
Суэца.
      Франция была готова пойти на аналогичные уступки в отношении Туниса.
      Мы не могли проявить к этим идеям благожелательного отношения. И не 
потому, что было бы неправильно рассматривать их, или потому, что в данный 
момент не стоило платить большую цену за то, чтобы держать Италию вне войны. Я 
лично считал, что при критическом состоянии наших дел мы не могли предложить 
Муссолини ничего, чего он сам бы не мог взять или получить от Гитлера в случае 
нашего поражения. Нельзя рассчитывать на заключение выгодной сделки, будучи при 
последнем издыхании. Вступив в переговоры о дружественном посредничестве дуче, 
мы подорвали бы нашу способность продолжать борьбу. Я убедился, что мои коллеги 
занимают непреклонную и твердую позицию. Мы гораз