выступить с ответными действиями. Нужно было показать союзникам, что "Свободная 
Франция" присоединилась к их лагерю, дабы представлять Францию, а не для того, 
чтобы прикрывать перед французской нацией их злоупотребления и возможные 
посягательства на интересы Франции. Национальный комитет подробно обсудил 
создавшееся положение и пришел к единодушному мнению по этому вопросу. 

6 июня я поручил Чарльзу Нику, превосходному дипломату, которого Форин-офис 
прикомандировало к нам, довести нашу точку зрения до сведения Черчилля и Идена. 
"Если бы на Мадагаскаре, в Сирии или в других местах, сказал я ему, - Франции 
вследствие действий ее союзников пришлось бы потерять что-либо из того, что ей 
принадлежит, наше прямое сотрудничество с Великобританией, а также, возможно, и 
с Соединенными Штатами лишилось бы всякого оправдания. Мы оказались бы 
вынужденными покончить с таким положением дел. И это привело бы к тому, что мы 
сосредоточили бы все свои силы на освобожденных (ныне или в будущем) 
территориях, с тем чтобы продолжать борьбу всеми имеющимися в нашем 
распоряжении средствами, но в одиночестве и в своих собственных интересах". В 
тот же день я телеграфировал Эбуэ и Леклерку, а также Катру и Лармина, сообщил 
им об этом решении и призвал их быть наготове. Я приказал им также предупредить 
находившихся при них союзнических представителей о нашем решении. 

Результат не замедлил сказаться. Уже 10 июня я был приглашен к Черчиллю. У нас 
с ним состоялась весьма содержательная часовая беседа. После горячих 
комплиментов по адресу французских войск, отличившихся при Бир-Хакейме, 
премьер-министр заговорил о Мадагаскаре. Он откровенно признал, что у 
Сражающейся Франции были основания обижаться на методы осуществления этой 
операции. "Но, - добавил он, - у нас нет никакой задней мысли по поводу 
Мадагаскара, мы сами еще не знаем, что нам придется там предпринять. Ведь 
остров такой огромный! Мы хотели бы все уладить так, чтобы не увязнуть там". - 
"Что касается нас, - сказал я ему, - то мы хотим одного: чтобы Мадагаскар 
воссоединился со "Свободной Францией" и принял участие в войне. С этой целью, 
как я вам это предлагал вчера, мы готовы отправить туда свои войска". - "Вы - 
не единственный мой союзник", ответил премьер-министр. Этим он мне давал понять,
 что Вашингтон был против нашего участия. По правде говоря, я в этом и не 
сомневался. 

Я снова обратил внимание Черчилля на опасность, какую представляют для нашего 
союза некоторые методы, которые применяются ныне в отношении Французской 
империи, а завтра, быть может, будут применяться и в отношении самой Франции. 
Он отклонил мой упрек, заявив о своих добрых намерениях. И вдруг вскочил: "Я 
друг Франции! Я всегда хотел и сейчас желаю, чтобы Франция была великой страной 
и имела сильную армию. Это нужно для мира, для порядка, для безопасности Европы.
 Я всегда придерживался только такой политики!" - "Это правда, - ответил я. - 
Более того, вам принадлежит та заслуга, что после капитуляции Виши вы 
продолжали делать ставку на Францию. Эта французская карта называется ныне де 
Голль, и смотрите, не проиграйте ее теперь. Это было бы тем более безрассудно в 
момент, когда ваша политика приносит плоды и когда "Свободная Франция" стала 
душой и силой французского Сопротивления". 

Мы заговорили о Рузвельте и его отношении ко мне. "Ничего не форсируйте! - 
сказал Черчилль. - Смотрите, как я: то склоняюсь, то снова выпрямляюсь". - "Вам 
это можно, - заменил я. -Ведь вы опираетесь на крепкое государство, сплоченную 
нацию, единую империю, сильные армии. А я! Что у меня есть? И все же, вы это 
знаете, я обязан заботиться об интересах и будущем Франции. Это слишком тяжелое 
бремя, и я слишком беден, чтобы позволить себе сгибаться..." В заключение 
беседы Черчилль взволнованно подчеркнул свои дружеские чувства к нам. "Нам 
предстоит еще преодолеть большие трудности. Но в один прекрасный день мы 
вернемся во Францию, быть может, уже в будущем году. Во всяком случае, мы 
вернемся туда вместе!" Он проводил меня до самого выхода на улицу, повторяя: "Я 
вас не оставлю. Можете рассчитывать на меня". 

Три дня спустя Иден в свою очередь счел необходимым заверить меня в бескорыстии 
Англии в отношении Французской империи вообще и Мадагаскара в частности. Он 
сообщил мне, что "бригадир" Лэш был отозван и что Пешков мог выехать на 
Мадагаскар. "Верьте, - сказал он с горячностью, - мы хотим идти с вами рука об 
руку, чтобы подготовить Западный фронт". 

Некоторое время положение дел еще оставалось неясным. Однако наше 
предупреждение услышали. Отныне было маловероятно, чтобы английский произвол в 
отношении наших имперских владений перешел определенные границы. Создавались 
условия для некоторой передышки в Сирии, для воссоединения с нами Сомали, 
наконец, для того, чтобы флаг с Лотарингским крестом мог взвиться над 
Мадагаскаром. Кроме того, я как никогда отчетливо сознавал, что Англия в 
конечном счете не откажется от союза с нами. 

Среди зрителей, с живейшим интересом следивших за дипломатической пьесой, на 
протяжении ста различных действий которой "Свободная Франция" постепенно 
становилась на место Франции, находились европейские правительства, 
эмигрировавшие в Лондон. В 1941 круг их расширился в связи с прибытием 
греческого короля и министров, а затем короля и правительства Югославии. Их 
всех весьма волновало то, что происходило с Францией. Предаваемые и