многие мусульмане. 

Для утверждения нового курса политики, которая должна привести к Французскому 
союзу, мы воспользовались и другим поводом; африканской конференцией в 
Браззавиле. Предложил ее созвать и организовал Рене Плевен, национальный 
комиссар по делам колоний. По его призыву должны были собраться двадцать 
генерал-губернаторов и губернаторов; среди них в первую голову -Феликс Эбуэ. На 
конференции присутствовали председатель Консультативной ассамблеи и человек 
десять ее делегатов, а кроме того, авторитетные деятели, не занимающие 
официального положения. 

Конференция имела целью обмен мнениями и опытом - она желала установить, на 
каких конкретных основах может быть постепенно создано французское сообщество, 
охватывающее все территории Черной Африки, взамен существующей системы прямого 
управления ими. Я отправился в Браззавиль с нарочитой торжественностью. Проехав 
через Марокко, я прибыл в Дакар, где власти, армия, флот, колонисты и коренное 
население встретили меня с неописуемым восторгом. А ведь именно в Дакаре три 
года назад доступ к Сенегалу был мне прегражден пушечными выстрелами. Я посетил 
Конакри, Абиджан, Ломе, Котону, Дуалу и Либревиль, и во всех этих городах 
приезд мой вызывал бурные проявления радости, в которой проступала уверенность 
в победе. В Браззавиле мне был оказан самый сердечный прием, город испытывал 
гордость по поводу того, что в самые тяжкие годы он послужил убежищем для 
суверенной Франции. Я остановился в "доме де Голля" - в знак своей великодушной 
привязанности город построил для меня это жилище в великолепной местности на 
берегу Конго. 

Тридцатого января я открыл конференцию. После речи, в которой Плевен 
приветствовал меня, я в своем выступлении разъяснил, почему правительство 
решило созвать эту конференцию. "Не желая преувеличивать, - сказал я, 
неотложный характер мотивов, вынуждающих нас спешить с изучением комплекса 
проблем, связанных с французскими территориями в Африке, мы полагаем, что 
события, потрясающие ныне весь мир, обязывают нас торопиться". 

Воздав должное цивилизаторским усилиям Франции в Черной Африке, я отметил, что 
еще до войны "выяснилась необходимость развивать ее производительные силы на 
новых основах -на основах широкого приобщения ее населения к прогрессу и к 
французскому суверенитету. Насколько же неотложным это становится ныне, когда 
война, которая была и будет в значительной мере африканской войной, поставила 
вопрос об условиях человеческого существования и повсюду вызвала напряжение 
душевных сил человека; теперь ни один народ не может жить только нынешним днем 
- он смотрит в будущее, он задается вопросом о своей судьбе!" И вот Франция, 
заявил я, решила повести к новым временам "шестьдесят миллионов человек в союзе 
с сорока двумя миллионами своих сыновей и дочерей". Почему? "Прежде всего 
потому, что она - Франция... Затем потому, что в своих заморских землях и в их 
верности она нашла себе поддержку и плацдарм для своего освобождения... И, 
наконец, потому, что ныне ее воодушевляет пламенное стремление к обновлению". 

Затем конференция приступила к работе. Предложения, которые она подготовила, 
касались главным образом дел административных, социальных и вопросов культуры. 
Собрание губернаторов, разумеется, не могло разрешить вопросов конституционных, 
связанных с превращение империи во Французский союз. Однако путь уже был 
определен, остается лишь следовать по нему. Повеяло тем духом, который, если 
только мы захотим этого, превратит назревшую реформу в национальное дело, 
имеющее мировое значение. И никто в мире в этом не сомневался - внезапно 
Браззавиль привлек к себе всеобщее внимание. То, что происходило, совершалось 
единственно по доброй воле Франции, ибо настала минута, когда она почувствовала,
 что возрождается ее могущество, оживает ее вера в себя, и сама решила даровать 
то, что никто еще и не пытался вырвать у нее. Пожав руку Эбуэ, которого мне 
больше не довелось увидеть (через три месяца он умер, изнуренный чрезмерными 
своими трудами, так и не дождавшись освобождения), я отправился на самолете в 
обратный путь. Расставшись со столицей Экваториальной Африки, мы полетели через 
Банги, Форт-Лами, Зиндер, Ниамей, Гао и возвратились в Алжир, где над кровлей 
моей резиденции развевался трехцветный стяг. Никто уже не мог сомневаться, что 
он являлся символом законной власти. 

Но то, чего мы достигли фактически, необходимо было выразить в юридических 
терминах. Пора было правительству принять подобающее ему наименование. Несмотря 
на ужасающий раскол, я до последней возможности еще лелеял надежду, что это 
провозглашение может произойти в атмосфере национального единства и что 
перегруппировка сил в государстве произойдет прежде, чем сами события раз и 
навсегда разрешат спор. Тем людям, которые, пользуясь бедствиями нации, 
возомнили себя облеченными верховною властью, я целых четыре года оставлял 
возможность сказать в один прекрасный день: "Мы совершили ошибку. Вот мы перед 
вами с той видимостью прав, которую нам дают чисто внешние формы законности, а 
вместе с нами хотят быть в ваших рядах и те люди, которые не сделали ничего 
недостойного и до сих пор шли за нами, повинуясь требованиям дисциплины и 
верности присяге. Неприятель может заставить нас дорого поплатиться за этот шаг,
 но все равно мы отдаем приказ сразиться с ним, уничтожать его всеми средствами 
и повсюду, где он находится. А потом, если надо, пусть выносят нам приговор 
политики, правосудие и история! Но сейчас позвольте нам встать рядом с вами в