положило конец создавшемуся двусмысленному положению и, кроме того, давало 
возможность генералу Жиро действительно стать полезным. Желая смягчить обиду, я 
написал ему официальное письмо, в котором от имени правительства 
засвидетельствовал его заслуги. В другом письме я от себя лично заклинал его 
показать пример самоотверженности, памятуя о трагических обстоятельствах, в 
которых находится Родина. В то же время Национальный комитет освобождения 
постановил наградить его военной медалью с очень лестным объявлением 
благодарности. 

Генерал Жиро предпочел уйти в отставку. Он не принял назначения на предложенный 
ему пост, отказался от военной медали и уехал, избрав своей резиденцией 
окрестности Мазагана. "Я хочу быть главнокомандующим или никем", - сказал он. 
Его отъезд не вызвал никаких волнений - ни в войсках, ни среди населения. 
Кстати сказать, как раз в это время некоторые его приверженцы из числа бывших 
"деятелей" Виши были им недовольны за его поведение в деле Пюше: генерала Жиро 
упрекали за то, что он не встал на защиту обвиняемого, хотя тот приехал в 
Северную Африку, получив официальную гарантию от "гражданского и военного 
главнокомандующего". Что касается меня, то я был глубоко огорчен упорным 
желанием генерала Жиро отойти от дел, хотя война еще была далеко не завершена. 

Но какое значение могут иметь наши огорчения, когда дело идет о порядке в 
государстве? В особенности - когда Франция страждет. Ведь мы знали, что там 
творится, ибо получали сообщения через курьеров - в частности, те данные, 
которые доставляла нам из Парижа наша служба подрывной активности в 
административных учреждениях; нас осведомляли и делегаты Консультативной 
ассамблеи и люди, которым удалось бежать из Франции, перейдя через Пиренеи; нам 
делали также доклады наши уполномоченные, которые пробирались из Алжира в 
метрополию и обратно: Гиллен де Бенувиль, Буржес-Монури, Франсуа Клозон, Луи 
Манжен, генерал Бризак, полковник Зеллер, Гастон Дефер, Франсуа Миттеран{82}, 
мой племянник Мишель Кайо и другие. 

Никогда еще материальные условия жизни не были во Франции сталь тяжелыми. Почти 
для всех вопрос питания стал ежедневной трагедией. С осени 1942 и до весны 1944 
паек, выдававшийся по карточкам, не содержал и тысячи калорий. В сельском 
хозяйстве не было ни рабочих рук, ни горючего, ни удобрений, ни перевязочных 
средств, и по всем этим причинам оно давало лишь две трети довоенной его 
продукции. Из того, что брали по реквизиции, значительную часть захватывали 
оккупанты - мяса, например, отнимали половину; из того, что оставалось хозяевам 
и могло поступать на черный рынок для продажи населению, оккупанты тоже 
отхватывали себе часть. За все, что немцы пожирали таким способом, они платили 
деньгами, которые черпали из французского казначейства. Всего они получили 
оттуда до августа 1943 триста миллиардов, а до марта 1944 - более четырехсот 
миллиардов. 

Во вражеских лагерях для военнопленных все еще находились полтора миллиона 
французов. Правда, Германия для виду освободила и отослала во Францию сто тысяч 
военнопленных. Но зато служба "трудовой повинности" должна была ей доставить ни 
много ни мало как миллион человек гражданского населения. Кроме того, рейх 
заставлял работать на него непосредственно одну треть всего количества наших 
заводов, сжигал половину нашего угля, отобрал 65% всего количества наших 
паровозов, 50% наших вагонов, 60% наших грузовиков, употреблял наше 
оборудование, наши материалы на сооружение для Германии "Атлантического вала". 
При той нищете, в которой прозябало большинство французов, вопросы питания, 
одежды, топлива, освещения, перемещения стали для них мучительными, зачастую 
неразрешимыми. 

И вот война снова низвергла на землю Франции лавину разрушений и смерти. После 
перемирия в этом отношении наступила было передышка, чем похвалялись виновники 
капитуляции, а теперь начались воздушные тревоги, полилась кровь. В Дьеппе, 
потом в Сен-Назере английская авиация с помощью французских авиагрупп повела 
над головами жителей воздушные бои с врагом, налетая волнами и возвращаясь на 
базы. Участились бомбардировки городов. Они наносили населению большой ущерб, 
особенно Парижу, Нанту, Руану, Лиону, Сент-Этьенну и их окрестностям, - это 
была прелюдия к тем серьезным разрушениям, которые Франции предстояло 
претерпеть во время предстоящей большой битвы. До высадки союзных войск было 
убито бомбардировками с воздуха тридцать тысяч человек. Во многих местах, в 
частности в департаменте Эн, в Центральном массиве, в Альпах, в Лимузене, в 
Дордони, маки начали вооруженные выступления против оккупантов, а те в отместку 
отвечали расстрелами населения, пожарами, арестами заложников, денежными 
контрибуциями... Пособницей врага была вишистская милиция; ее военно-полевые 
суды без всякого разбирательства выносили смертные приговоры множеству 
патриотов. В сущности репрессии стали для врага настоящими военными операциями. 
Он вел их с ужасающей методичностью и точностью. Он желал "очистить" свои тылы 
перед битвой, близость которой уже чувствовал. Вот почему гестапо и немецкая 
жандармерия совместно с вишистской полицией и милицией, находившейся теперь в 
ведении Дарнана, "генерального секретаря по поддержанию порядка", яростно 
преследовали наши подпольны группы и все движение. Пускали в ход все виды 
запугивания, пыток, подкупа, стараясь вырвать у несчастных, которые попадали в 
их лапы, признания, заставить их выдать других патриотов. Незадолго до высадки 
союзных войск погибло много руководителей Сопротивления: Кавайе, Маршаль,