Прежде чем покинуть пределы Англии, я написал королю Георгу VI, чтобы сказать, 
сколь я признателен ему лично, его правительству, его народу за то, что был 
принят здесь в трагические дни 1940, и за гостеприимство, оказанное "Свободной 
Франции" и ее главе. Когда я захотел нанести визит Черчиллю, оказалось, что он 
только что отбыл "в неизвестном направлении". Поэтому свой прощальный визит я 
нанес Идену. Беседа прошла в дружественной атмосфере. "Какого вы о нас мнения?" 
- спросил английский министр. "Ваш народ - сама любезность, - ответил я. - А 
вот о вашей политике я не всегда могу сказать то же самое". Так как мы 
коснулись множества вопросов, которые английские правительство обсуждало со 
мной, Иден добродушно сказал: "А знаете ли вы, что вы причинили нам больше 
трудностей, чем все наши остальные европейские союзники?" - "Как не знать, - 
отозвался я, улыбнувшись ему в ответ. - Франция - великая держава!" 

Глава четвертая. 

Алжир 

В полдень 30 мая самолет Сражающейся Франции, управляемый Мармье, доставил меня 
в Буфарик. Меня сопровождали: Массигли, Филип, Палевский, Бийотт, Тейсо и 
Шарль-Ру. Нас встречает генерал Жиро, а также генерал Катру. Представители 
американской и английской миссии расположились позади французов. Жандармерия 
стоит в почетном карауле. Музыка играет "Марсельезу". Автомобили - и те 
французские. Все это, особенно по сравнению с приемом, который был оказан мне в 
Анфе, свидетельствует о том, что Сражающаяся Франция, а в ее лице и сама 
Франция, отныне заняла известные позиции в Северной Африке. 

Публика ничего не знает о нашем приезде. Цензоры Алжира, Лондона, Нью-Йорка 
запретили сообщать об этой новости. Поэтому-то населенные пункты, через которые 
проезжает на большой скорости наш кортеж, не устраивают никаких встреч. Одни 
только бдительные "голлисты", на всякий случай пришедшие сюда, провожают нас 
рукоплесканиями. В Бир-Кадейме жители, случайно узнавшие о нашем приезде, 
сбегаются с криками: "Да здравствует де Голль!" Но местные власти уже приняли 
все меры, чтобы наш въезд в Алжир состоялся без участия народа. Из Буфарика, 
где пустынный аэродром расположен на отшибе, что и заставило остановить выбор 
на нем, а не приземлиться в Мезобланш, мы проезжаем прямо в летний дворец, 
минуя город. 

Нас ждет роскошный завтрак. Этот добрый французский обычай соблюдается свято, 
какими бы ни были взаимоотношения и заботы сотрапезника. Жиро и я сидим 
напротив друг друга. Справа от меня садится генерал Жрож, чему я, впрочем, не 
удивляюсь, и рассказывает мне, как англичане вывезли его из Франции. Слева 
сидит Жан Моннэ, который сразу же заводит разговор об экономических вопросах. 
Катру и Массигли восседают по обе стороны моего визави. Андре Филип и Рене 
Мейер, Палевский и Кув де Мюрвиль{59}, Линарес и Бийотт принимают участие в 
разговоре, так же как и тридцать других приглашенных. Вот они и собрались, 
французы, столь различные между собой и, однако, такие похожие. Волны событий 
прибивали их к разным берегам, но они наконец-то обрели друг друга, столь же 
живые и уверенные в себе, как и до начала драмы! Глядя на них, можно даже 
подумать, что за эти три года ничего трагического не произошло. Однако здесь 
две команды. 

Внешне нетрудно установить соотношение сил. На одной стороне - все; на другой - 
ничего. На одной - армия, полиция, администрация, финансы, пресса, радио, 
связь; все находится в полной зависимости от "гражданского и военного 
главнокомандующего". Союзники, благодаря которым он пришел к власти, 
предоставляют свою мощь только в его распоряжение. У меня же нет ничего в этой 
стране - ни войск, ни жандармерии, ни чиновников, ни счета в банке, ни 
возможности быть услышанным без посторонней помощи. Однако поведение, слова, 
взгляды всех, кого я встречал в течение последних двух часов, уже открыли мне, 
на чьей стороне перевес. Каждый в глубине души знает, чем кончится спор. 

Толпа изо всех сил кричит о том же, когда в четыре часа я появляюсь на Плас де 
ла пост, чтобы возложить Лотарингский крест к подножию памятника павшим. Хотя 
эта манифестация была стихийной и ни одна газета не обмолвилась о ней ни словом 
и ни одно воинское подразделение не появилось, тысячи патриотов, 
предупрежденные местной организацией "Комбат", спешно собрались на площади и 
приветствовали меня оглушительными возгласами. Почтив память всех алжирцев, 
павших за Францию, я затягиваю "Марсельезу", и ее подхватывают сотни голосов. 
Затем, среди всеобщего ликования, я еду на отведенную мне виллу "Глицинии". 

Туда уже поступают послания. Первое письмо, которое я прочел, было от генерала 
Вийемена, бывшего начальника Генерального штаба авиации, который после 
катастрофы 1940 удалился к себе и жил своей болью и своими надеждами. В самых 
благородных выражениях этот крупный военный деятель просит меня дать под его 
командование одну из воздушных эскадрилий Сражающейся Франции и присвоить ему 
соответствующий чин. После приветствий толпы жест Вийемена еще больше проясняет 
мне суть вещей. Здесь, как и повсюду, народное чувство сделало свой выбор. Итак,
 в начавшейся игре главный козырь находится в моих руках. Среди французов, 
проживающих в Африке, единственной помехой мне будет упрямство чиновников и 
недоверие кое-кого из "нотаблей". Но мне придется считаться с решительной