Но вследствие создавшихся обстоятельств иначе обстояло дело в партизанских 
отрядах, возникавших в разных кварталах. Они, естественно, находились под 
командой начальников, которых сами выбрали из своей среды, при этом коммунисты 
старались, действуя порою прямо, а порою под прикрытием "Фрон насиональ", чтобы 
это были их люди. При назначении на более высокие посты "партия" оказывала 
давление через Национальный Совет Сопротивления. Военными вопросами ведал 
назначенный Советом комитет действия, так называемый "КОМАК", состоявший из 
трех членов, в число которых входили Крижель-Вальримон и Вийон{117}. Звание 
начальника штаба внутренних сил Сопротивления было указанным выше путем 
возложено на Мальрэ-Жуэнвиля, после того как немцы арестовали полковника 
Дежюсьё. Роль-Танги был назначен командующим вооруженными силами Иль-де-Франса. 
Словом, если судить по этим назначениям, казалось, что руководство сражающимися 
находится в руках коммунистов. 

Но это были лишь звания, отнюдь не означавшие того, что принято под ними 
подразумевать. По сути дела, люди, носившие их, никоим образом не осуществляли 
руководства операциями. Вместо того чтобы отдавать приказы и проверять их 
выполнение в соответствии с военными нормами, они будут действовать с помощью 
воззваний или индивидуальных актов, которые всегда имеют ограниченный характер. 
И в само деле, партизаны, численность которых достигнет самое большее 25 тысяч 
вооруженных людей, представляли собой отдельные группы, и каждая из них 
действовала не столько сообразно указаниям сверху, сколько сообразно местным 
условиям, не выходя за пределы своего квартала, где у нее были укрытия. К тому 
же, полковник де Маргерит, чрезвычайно опытный офицер, возглавлял внутренние 
вооруженные силы Парижа и предместий. А генералы Ревер и Блок-Дассо{118} были 
соответственно советниками "КОМАК'а" и "Фрон насиональ". И, наконец, 
Шабан-Дельмас, военный делегат правительства, прибывший в Париж 16 августа, 
предварительно получив в Лондоне инструкции от генерала Кенига, был в центре 
всего. Ловкий и проницательный, он один имел возможность поддерживать связь с 
заграницей, он был в курсе всех предложений и намерений, и порою ему 
приходилось вести долгие и мало приятные переговоры, чтобы удержать Совет и 
комитеты от тех или иных шагов. Кроме всего прочего, генерал де Голль и его 
правительство имели в Париже своего представителя. 

Эту функцию выполнял Александр Пароди. 15 августа в интересах укрепления его 
авторитета я назначил его министром-делегатом на еще не освобожденных 
территориях. Поскольку он выступал от моего имени, к его словам прислушивались. 
А в силу своих высоких моральных качеств добросовестности, полной 
незаинтересованности, абсолютной честности - он сразу стал над все этой игрою 
страстей. Кроме того, немало прослужив на государственной службе, он отличался 
еще и опытом, что придавало ему немалый престиж в условиях царившей вокруг 
неразберихи. Политика, которую он проводил, соответствовала его характеру: он 
охотно уступал в мелочах, но с мягким упорством отстаивал главное. Признавая 
требования идеологии и претензии отдельных лиц, он старался не допустить 
неприятных последствий, чтобы по прибытии в Париж я не оказался в условиях, 
когда в игре уже сделаны все крупные ставки. Надо сказать, что Жорж Бидо, 
председатель Национального Совета Сопротивления, согласовывал свои действия с 
Пароди и помогал избегать худшего, умело сочетая со своей стороны тактику 
смелых высказываний с осторожностью поступков. Что касается административных 
органов, то все они признавали авторитет моего представителя и тех, кого я 
назначил для руководства теми или иными ведомствами. Таким образом, Пароди без 
малейших затруднений в нужную минуту вступит в Матиньон{119}, генеральные 
секретари водворятся в министерствах; Люизе, префект полиции, вступит во 
владение площадью Бюсьер, а Флюре, префект департамента Сена, сядет в кресло, 
которое прежде занимал Буффе. Правительственный аппарат, созданный заранее еще 
в Алжире, тотчас расставит свои вехи по Парижу, как раньше он расставил их во 
владениях Франции. 

Восемнадцатого августа во второй половине дня я вылетел из Алжира на моем 
обычном самолете, который вел Мармье. Генерал Жюэн и часть сопровождавших меня 
лиц следовали за мной на "летающей крепости", которую американцы усиленно нам 
рекомендовали на том основании, что-де экипаж хорошо знает трассу и местность, 
куда предстоит лететь. Первый этап Касабланка. Я намеревался вылететь оттуда в 
ту же ночь, чтобы на следующий день высадиться в Мопертюи, близ Сен-Ло. Но в 
механизмах "летающей крепости" по дороге произошли неполадки, которые 
необходимо было устранить. Кроме того, миссии союзников, ссылаясь на 
существование проходов и на правила воздушного передвижения, настаивали на том, 
чтобы мы сделали посадку в Гибралтаре, прежде чем лететь вдоль берегов Испании 
и Франции. Это означало день задержки. 

Девятнадцатого я вылетел из Касабланки. Значительные толпы народа выстроились 
вдоль улиц, по которым я проезжал к аэродрому. Лица у всех были напряженные: 
люди явно догадывались о цели моего путешествия, хотя она и держалась в секрете.
 Ни приветствий, ни возгласов "Браво!", но все шапки сняты, все машут руками, 
смотрят не отрывая глаз. Это пылкое и в то же время молчаливое приветствие было 
для меня как бы доказательством той поддержки, которую толпа готова оказать мне 
в решающий момент. Я был взволнован. Генеральный резидент, сидевший рядом, был 
волнован не меньше меня. "Какая участь уготована вам!" - сказал мне Габриэль 
Пюо.