Слушая американского президента, я окончательно убедился, что в деловых 
отношениях между двумя государствами логика и чувство значат очень мало в 
сравнении с реальной силой, что здесь ценится тот, кто может схватить и 
удержать захваченное; и если Франция хочет занять прежнее свое положение, она 
должна рассчитывать только на самое себя. Я поделился своей мыслью с Рузвельтом.
 Он улыбнулся и в заключение нашего разговора заметил: "Мы сделаем все, что 
сможем. Но кто же лучше самого французского народа может служить Франции? В 
этом уж никто его заменить не в состоянии". 

Беседы наши кончились. Они происходили в кабинете Рузвельта, около стола, 
загроможденного множеством диковинных вещей: сувенирами, значками, фетишами, 
которые приносят счастье. Я прощаюсь и ухожу. Президент, которого везут в 
кресле, немного провожает меня. На галерее открыта дверь. "Вон там мой бассейн. 
Я в нем плаваю", - говорил Рузвельт, словно бросая вызов своему недугу. Перед 
отъездом из Вашингтона я попросил передать ему маленькую подводную лодку, чудо 
механики, которое создали в арсенале Бизерты. Он тепло поблагодарил меня в 
коротком письме и прислал мне свою фотографию: "Генералу де Голлю, моему другу".
 

Позднее, однако, некий аноним направил мне фотокопию письма, которое Рузвельт 
написал через неделю после моего отъезда члену Конгресса Джозефу Кларку 
Болдуину. Президент туманно упоминает в своем письме о каких-то неведомых мне 
переговорах Америки, касающихся французского предприятия "Трансатлантическая 
генеральная компания", и предупреждает адресата, что я об этом ничего не должен 
знать: пусть будут осторожны, ведь если де Голль окажется в курсе дела, то 
непременно отстранит директора компании. В этом письме Рузвельт дает также 
оценку моей особе и нашим с ним беседам. "Я и де Голль, - пишет он, - лишь в 
общих чертах рассмотрели современные темы. Однако более подробно мы коснулись 
будущего Франции, ее колоний, обеспечения мира и т.п. Когда речь идет о 
проблемах будущего, он кажется весьма "сговорчивым", лишь бы с Францией 
общались как с мировой величиной. Он очень чувствителен ко всему, что касается 
престижа Франции, но я думаю, что он просто эгоистичен". Мне так и не придется 
узнать, считал ли Франклин Рузвельт, что в делах, касающихся Франции, Шарль де 
Голль был эгоистичен в интересах Франции или в собственных своих интересах. 

10 июля я был проездом в Нью-Йорке, очень недолго. Чтобы не давать поводов к 
народным манифестациям, которые за три месяца до президентских выборов могли 
показаться направленными против прежней политики президента, решено было, что 
мне надо поменьше показываться публике. Тем более что губернатор Нью-Йорка Дьюи 
тоже являлся кандидатом в президенты, советником Рузвельта на выборах. Тем не 
менее мэр города Фиорелло Лагардиа, исполненный кипучих дружеских чувств к 
Франции, принял меня с большой помпой в городскому ратуше, и возле нее было 
большое стечение народа. Затем мы с мэром совершили поездку по городу. Я 
возложил Лотарингский крест на памятник Лафайету. Я посетил наше генеральное 
консульство, которым руководил Герен де Бомон. Затем я отправился в общество 
"France for ever"{99}, объединяющее большое число французов и американцев, 
поддерживавших нашу борьбу; Анри Торрес выступал там с приветственным словом, в 
котором выражал чувства всех членов общества. В Уоллдорф-Астория собралась 
французская колония Нью-Йорка и делегаты, прибывшие из других районов. Я 
приехал к ним. Среди собравшихся французов многие до сих пор относились к 
генералу де Голлю весьма сдержанно; некоторые даже усердно критиковали его и, 
более того, - оскорбляли. Но в этот вечер я был встречен необыкновенно тепло - 
как видно, все разногласия исчезли. Все доказывало, что в великом споре, 
предметом которого была Франция, победа решительно склонялась на ее сторону. 

Мы убедились в этом и в Канаде, где людям так хотелось дать нам доказательство 
своего единодушия с нами. Прежде всего мы направились в город Квебек, и там я 
почувствовал, что меня затопляет волна гордости за французов. Но вскоре ее 
захлестнула волна неутешительной скорби, и обе они нахлынули из далеких времен 
истории. Затем мы в сопровождении посла генерала Ванье направились в Оттаву. На 
аэродроме нас встретил премьер-министр Меккензи Кинг. Мне было приятно вновь 
увидеть этого достойного, сильного и простого человека - главу правительства, 
который отдал делу служения свободе весь свой авторитет и опыт. 

Канада пошла за ним, и заслуга ее тем более велика, что население страны 
состоит из двух народов, сосуществующих, но не смешивающихся, и тем более, что 
война идет далеко от Канады и ее интересы прямо тут не затронуты. 

Под воздействием своего правительства страна теперь развернула мощные военные 
усилия. Канада выставила многочисленные контингента, отличающиеся высокими 
боевыми качествами; дала большие войсковые соединения, экипажи кораблей, 
включенные в английский флот, эскадрильи самолетов, вошедшие в состав 
английских военно-воздушных сил. Значительная часть военных материалов 
союзников производится в Канаде. Даже лаборатории и заводы Канады привлечены к 
научным исследованиям и практическим опытам, которые вскоре должны были 
привести к изготовлению атомной бомбы. Мне сделали секретный отчет о выдающихся 
достижениях французских ученых Пьера Оже{100}, Жюля Герона{101} и Бертрана 
Гольдсмидта{102}, которые с моего разрешения включились в союзные группы, 
посвятившие себя этой работе, достойной Апокалипсиса. Но в сравнении с тем, что