вагонах. Гибельный приказ! 

Снова рокот моторов. На этот раз с запада показались два самолета. Все 
крупнокалиберные пулеметы эшелона открыли огонь; первый воздушный пират ответил 
из пушек и пулеметов, и ему удалось подавить огонь нашего 1-го взвода. Вскоре 
умолк и один из пулеметов 2-го взвода в хвосте эшелона. Второй самолет снизился 
до 150 метров и сбросил несколько бомб... Взрыв, крики, новый взрыв, несколько 
вагонов были разбиты, несколько загорелись. Личный состав 2-й артиллерийской 
батареи понес тяжелые потери. Врач подпоручик Армин Широкий, санитарки Дрнкова, 
сестры Тобиашовы, Аничка Птачкова, Ярмила Капланова, Маслеева, Куранова и 
Мадьярова вытаскивали из вагонов раненых, быстро перевязывали их. 

Вот что рассказывает об этом эпизоде подпоручик Армин Широкий - врач 1-го 
артиллерийского дивизиона, через руки которого, как и через руки наших 
самоотверженных санитарок, прошли раненые - жертвы этого внезапного налета. 

"В тот день мы потеряли столько же, сколько в бою за Соколово 8 апреля 1943 
года: 54 человека убитыми и 54 ранеными. 

Когда наши эшелоны ехали к фронту, у всех было неплохое настроение. Хотя 
фашистские самолеты частенько бороздили небо над нами и время от времени 
сбрасывали бомбы, железнодорожные составы с чехословацкими воинами не 
пострадали. Я не преувеличу, если скажу, что мы чувствовали себя неуязвимыми. К 
тому же стояла прекрасная погода: туманные утра, прозрачные ясные дни, в меру 
прохладные вечера. Ночи нам казались безопасными. Навстречу с фронта то и дело 
проходили санитарные поезда. 

Но вот густой дым напомнил нам, что фронт близко. Теперь эшелон проносился мимо 
разрушенных железнодорожных станций. Вскоре мы увидели разбитый советский 
санитарный поезд. Среди обломков лежали убитые. 

И чем дальше мы ехали, тем больше становились глаза командира дивизиона 
капитана Паздерки. Этот элегантный, как и все прибывшие с Запада, офицер (во 
всяком случае они были много элегантнее нас) сравнительно недавно приехал из-за 
границы. От солдат он держался на расстоянии, как это было принято среди 
офицеров домюнхенской армии. Говорил с ними только языком приказов. Да что там! 
Между предпоследним вагоном, в котором он ехал, и всеми остальными вагонами был 
не какой-нибудь метр, а целая пропасть. 

Нашим воинам претили его манеры домюнхенского демократа, подражание 
"демократическому индивидуализму". Они жили дружной коллективной жизнью. 
Командиров привыкли уважать, были дисциплинированные, как бойцы революционного 
войска, полностью сознающие свой долг - борьба против фашизма. Боец не 
переставал быть человеком, гражданином, хотя он и надел шинель и получил оружие.
 

На одной из остановок к нам в эшелон попросилась украинка. Она вела корову, с 
которой возвращалась домой, куда-то на Днепр. Поместили ее в последнем вагоне. 

Наш санпункт расположился в третьем вагоне от конца, перед командирским вагоном.
 Еще ближе к паровозу была открытая платформа, на которой находились зенитные 
пулеметы. Для немецкой авиации мы, вероятно, представляли большой интерес, на 
протяжении всего пути вражеские самолеты то и дело облетали нас, причем все 
чаще и чаще, нередко снижаясь довольно низко. Казалось, они готовились к 
нападению. 

За три дня до роковой ночи появился у нас мальчонка. Откуда он взялся, не знаю. 


Внимательно глядел на чужую форму и молчал. 

- Сколько тебе лет? 

- Десять. 

Опять молчание. Потом: 

- Кто вы? Свои? 

- Да, свои, мы чехословаки. 

- А? Че-хи... - понимающе кивнул мальчик. 

Одет он был в старенькую поношенную шинель, полы которой, когда он ходил, 
волочились по земле. Он не боялся. Нисколько. Это было видно по его глазам и по 
тому, как он уверенно держался и пытливо нас разглядывал. Он не улыбался, этот 
паренек с широким русским носом. Вряд ли он помнил, когда последний раз мылся. 
По-видимому, он был голоден. Это мы поняли, когда он, осмотревшись, пристально, 
исподлобья уставился на котелок, который висел на поясе одного нашего десятника.
 Мальчишка весь сжался, словно маленький хищник. Он попеременно бросал взгляд