- Братья! - крикнули драгунские начальники своим казакам. - Неужто мы двинемся 
на своих? У кого подымется рука?

Казаки, тем временем, оправившись от первого натиска, стали наступать со всех 
сторон на коронных жолнеров. Драгуны стали незаметно подаваться назад, потом 
сразу ловким движением повернули вправо, покинули польские ряды и вихрем 
понеслись к казакам Богдана.

Безотчетный страх охватил польское войско. Все пришло в замешательство, хоругви 
смялись, ряды совершенно расстроились; напрасно начальники старались собрать 
свои отряды, всякий летел, сломя голову, куда ему вздумалось, а пушки, вместо 
того, чтобы удерживать неприятеля, последовали за бегущими. Все, по-видимому, 
совершенно растерялись, кроме молодого главнокомандующего. Потоцкий удерживал 
бегущих, старался их успокоить.

- Неужели вы хотите походить на овец? - кричал он. - Если нам суждено умереть, 
умрем в битве, бегство не спасет нас, а только покроет стыдом ваши головы.

Громкий уверенный голос молодого вождя, его спокойное самообладание отрезвили 
бегущих. Орудия снова установили на валах, обратили против неприятеля и стали 
отстреливаться. Перестрелка длилась до вечера. Казаки несколько раз пробовали 
атаковать обоз, но получали сильный отпор; наконец темнота прекратила битву.

Вернувшись в табор, Богдан нашел там разведчиков, поймавших в степи польского 
шляхтича в одежде нищего. Это и был пан Райский. Обыскав его, нашли у него 
письмо к коронному гетману. Это письмо было прочитано в собрании старшин.

- Ну, братья, завтра надо опять ударить ляхов! - сказал Хмельницкий, распуская 
собрание, - только что-то погода хмурится, как бы не начались дожди.

Хмельницкий был прав: на следующий день погода была пасмурная; свинцовые тучи 
нависли над степью и угрожали разразиться потоками ливня. Казаки снова 
штурмовали польский обоз; целых пять часов длилась битва, упорная, страшная, 
такая, что у жолнеров руки переставали действовать от постоянной работы.

Поляки сделали ошибку, они запаслись ни травой, ни водой. Когда казаки облегли 
их лагерь, им грозила страшная смерть от жажды.

Вдруг полил дождь: вся степь через несколько часов размокла; пешие и конные 
вязли в грязи, порох отсырел; битва прекратилась сама собой. Жутко было панам 
сидеть в лагере. Один из казацких атаманов показал им, высоко подняв над 
головой, письмо Райского и громко крикнул:

- Гей, панове! Не надейтесь на гетмана, не будет вам помощи, ваш пан посол 
сидит у нас взаперти. Лучше поскорее сдавайтесь, пока вы еще не перемерли от 
голода!

Наконец, подъехал к окопам и сам Хмельницкий.

- Не губите себя, панове! - закричал он. Я вам зла не желаю, пришлите 
кого-нибудь для переговоров, да поскорее, пока не двинулись на вас татары.

Потоцкий собрал в своей палатке совет.

- Что делать, панове? - спросил он.

- Что тут делать, - заговорили паны, - надо посылать кого-нибудь для 
переговоров. Того и гляди нагрянут татары, а от них нечего ждать спасения.

- Кого же послать?

- Позвольте мне ехать, панове! - вызвался Чарнецкий. - Я надеюсь уговорить 
Хмельницкого и склонить его на выгодные условия.

- Смотрите, смотрите! Посол едет! - пронеслось по казацкому табору, когда 
Чарнецкий в сопровождении трубача, с белым значком приблизился к стоянке 
казаков.

Кто-то затянул шутовскую песню о ляхах, но Хмельницкий, вышедший из палатки, 
грозно сверкнул очами на столпившихся казаков и велел им разойтись. - Милости 
прошу, пан Чарнецкий! - приветливо встретил он посла. - Рад видеть у себя 
дорого гостя. Прошу не побрезговать на угощении, прибавил он, вводя его в 
палатку, - мы живем по походному, по-казацки. Но от горилки пан, как храбрый 
воин, не откажется?

В палатку набралось несколько знатных казаков и началось угощение.

- Не лучше ли нам приступить к делу? - возразил Чарнецкий.