С понурыми головами, с вытянутыми печальными лицами собрались паны в палатку 
Потоцкого. Потоцкий стоял поодаль с Чарнецким и о чем-то горячо разговаривал. В 
кучке панов шли тоже оживленные споры.

- Не стоит нам стоять в бездействии, надо ударить на них, смять и не давать 
оправиться, - говорили одни.

- Вы не знаете казаков, - возражали другие, - невозможно штурмовать казацкий 
лагерь без пехоты. А где она у нас?

- Я уверен, что эти низкие хлопы боятся нас, - заметил какой-то длинный шляхтич.
 - Вот уже второй день, как они не выходят из своей засады. Вытравить бы их 
оттуда, как диких зверей, да и перебить всех.

- Казаки хитры, - возражали ему, - какая им нужда покидать укрепление. 
Посмотрите, как прочно установили они свои возы; они выждут, когда мы на них 
бросимся, потом и устроят нам какую-нибудь облаву...

Спор был прерван: началось заседание.

Говорили много, говорили все, каждый предлагал свое; но все предложения 
оказались неприменимыми к делу. Чарнецкий молча выслушал мнения панов и, когда 
все остальные затихли, сам начал речь:

- Правда, панове, - говорил он, - что с изменой барабашевцев всякая надежда на 
победу пропала. Силы наши так малы, что нам не выбить казаков из лагеря; но 
если мы хорошо укрепимся, то можем долго продержаться. Казаки выбрали не вполне 
удобную позицию, нам легко сдерживать их перестрелкой, а тем временем известить 
гетмана об измене казаков и просить его прислать побольше пехоты; ее нам, 
действительно, недостает.

Все согласились с мнением Чарнецкого и тотчас же составили письмо к гетману.

- Я предлагаю послать Яцка Райского, - сказал Шемберк. - Он ловок и расторопен, 
проскользнет, как угорь.

Яцка послали. Стали готовиться к переходу за Желтые воды. Переправа заняла 
довольно много времени. Особенное затруднение представлял обоз, состоявший из 
бесчисленных возов со всякой кладью. Паны тащили с собой в поход посуду, платье,
 провизию, точно они отправлялись не в поход, а на пиршество. При переправе 
многочиленная прислуга бранилась, суетилась, толкалась около возов, каждый 
спешил перевезти свое, никто не слушался. Наконец понемногу все переправили, 
возы установили четырехугольником, а кругом за версту насыпали вал и поставили 
на него пушки.

Хмельницкий дал полякам вполне устроиться. Казаки несколько раз порывались 
ударить на врага, но он их удерживал. Табор подвинули к самым Желтым водам, и 
начали перестрелку. Поляки усердно обстреливали казацкий лагерь из пушек, но 
Богдан запретил отвечать им сильным огнем: в его расчеты входило дать полякам 
набраться храбрости.

- Что же, батько, долго мы будем стоять, опустя руки? - недовольным тоном 
спрашивал его Ивашко.

- А тебе бы, небось, поскорее в бой хотелось? - шутливо проговорил Богдан. - 
Поспеешь еще... Если же тебе хочется дела, то вот тебе и поручение. Видишь 
болото? За этим болотом стоит Тугай-бей.

- Как? - удивился Ивашко. - Болото это за потоком, а Тугай-бей стоял у нас в 
тылу.

- Прозевал, хлопец! - засмеялся Богдан. - Пока поляки переправлялись, и татарин 
не дремал, переправился тоже. Теперь он у них по соседству, только медлит, 
проклятый, хитер. Скачи к нему и скажи от моего имени, чтобы он нападал на 
ляхов с тылу врасплох, тогда и мы приударим на них. Будет отнекиваться, скажи, 
что без его помощи казаки битвы начать не могут. Да скачи в объезд, переправа 
там за болотом удобная.

- Хорошо, батько! - проговорил Ивашко.

Он быстро вскочил на коня и помчался в степь. Долго Богдан ждал его, прошел и 
полдень, а Ивашка нет, как нет.

- Ой, не случилось ли с хлопцем беды? - говорил Богдан окружавшим его казацким 
атаманам.

- Что нам его ждать с ответом? Быть может и в самом деле не воротится, - 
говорили те, - а мы тут сиди. Пусти нас на ляхов, приударим на них со всех 
сторон, окружим, сомнем, а татары пусть их добивают.