Ахмета, хрипевшего в предсмертных судорогах.

- Олешка, - сказала она, широко раскрыв глаза, - это ты сделала?

- Так ему собаке и надо! - проворчала старуха совершенно хладнокровно, - только 
разговаривать теперь некогда. Тебе надо переодеться в его платье.

- Ни за что! - отвечала Катря, посматривая на вонючий тулуп и грязную рубашку.

- Не глупи, дивчина! - сердито прикрикнула на нее мамка. - Делай, что говорю, 
если не хочешь опять попасть в неволю.

Она проворно сняла с убитого платье и стащила труп в ручей.

- Ну, теперь ложись! - сказала она Катре, - давай твою косу; надо ее обрезать.

Катря послушно повиновалась, длинные волосы змейками рассыпались по земле, и у 
Олешки невольно рука дрогнула.

- Эх, жалко! - сказала она. - Ну, да ничего, вырастут новые когда-нибудь, а 
теперь быть тебе мальчиком, моим сыном.

Катря ровно ничего не понимала.

- Куда же мы с тобой денемся? - спрашивала она, снимая с себя платье и надевая 
татарскую одежду.

- Прежде всего сядем на коней и уберемся отсюда подальше, а когда наткнемся на 
какой-нибудь аул, конейбросим и пойдем пешком. Будь рада, что у тебя мамка 
татарка. Я им расскажу с три короба, так за татар и будем слыть, пока нам 
что-нибудь не подвернется.

- Да, ведь, мы тогда, значит, не попадем домой, - возразила Катря.

- А как нам туда попасть? - отвечала угрюмо Олешка. - Разве мы туда пути знаем? 
Проклятый татарин кружил, кружил нас по степи, дай Бог и до аула-то 
какого-нибудь добраться, а там уж как Бог захочет, Его святая воля, избавил нас 
от плена, поможет и дальше.

Катря не возражала да и притом, где у нее теперь был дом, где родина? "Может 
быть удастся дать знать Ивашку, мелькнуло у нее в голове, приезжают, ведь, в 
Крым и русские". Они сели на коней и Катря под татарской шапкой, в татарском 
тулупе, смуглая, худощавая, с вьющимися волосами, совсем не походила на дивчину.


- Молодец у меня сын! - подсмеивалась Олешка. - Хоть куда! Спасибо Ахмету, что 
напился вчера горилки да крепко уснул, вот мы с тобой и на воле.

Они пробродили по степи еще сутки, пока наконец вдали увидели аул. Тогда они 
слезли с коней, пустили их на все четыре стороны и пошли пешком.

В ауле их обступили женщины, дети; все с любопытством разглядывали татарку в 
русской одежде и татарченка. Олешка горько плакала и рассказывала им о 
постигших ее несчастьях.

- Двенадцать лет выжила я у урусов, - говорила она, - сын мой был еще маленький,
 когда взяли нас в плен. Вот и вырастила его на половину русским, даже 
по-татарски худо говорит. А тут напали на наш хутор татары, я и убежала с ними, 
бежали долго, как вдруг слышим гонятся за нами урусы. Много их было, перебили 
наших, я же едва убежала с сыном от второго плена. Вот теперь который уже день 
по степи бродим. Рады радехоньки, что на ваш аул наткнулись.

Женщины ахали и охали, наперерыв предлагая старухе гостеприимство, а когда 
вернулись с набега мужчины, Олешка уже обжилась, освоилась и храбро рассказала 
вторично в кругу татарских начальников свою хитросплетенную историю.

- Чего же ты теперь хочешь? - спросили ее.

- Не гоните меня с сыном из родной земли, - кланялась татарка, помогите мне 
пробраться в Бахчисарай, а там я уже прокормлюсь.

- Зачем тебе понадобился Бахчисарай? - спрашивала ее потом Катря.

Экая ты недогадливая дивчина! - отвечала Олешка. - Тут в дальнем ауле мы можем 
десять лет прожить и никакого русского не увидеть, а в Бахчисарай и купцы ездят,
 и чумаки ходят, и послы приезжают.

Скоро представился случай отправить татарку по ее желанию в Бахчисарай. Там 
поступила в услужение к богатому мурзе. Он взял и Катрю в число своих слуг.