- Пусть их! - говорил Богдан. - На свою голову они народ поднимают.

Однако, гетман колебался; он ясно сознавал, что власть его теперь не та, что 
была до Берестечка. Богун совсем не слушался его приказаний; Гаркуша и Жданович,
 бившиеся с Радзивиллом под Киевом, тоже действовали на свой страх, а хан и не 
думал присылать ему подмоги. Шпионы Хмельницкого доносили ему, что хан только 
хитрит и вовсе не желает вести войну с ляхами. У самого же Богдана не было и 
шести тысяч войска, а с такой силой нельзя было двинуться даже на коронного 
гетмана.

- Послушайте моего совета, - нашептывал ему Выговский, - помиритесь с панами 
хоть для виду на время, а там будем думать о Московии.

Хмельницкий долго колебался, но наконец решился послать к Киселю послов с 
просьбой походатайствовать за него в польском лагере. Посланному было вручено 
письмо коронному гетману. В этом письме Хмельницкий оправдывал свои действия, 
намекал на то, что военное счастье переменчиво, просил посоветовать королю 
помириться с казаками. Заканчивал он письмо свое так: "Мы не подвигаемся с 
нашим войском, будем ждать милостивого вашего решения и надеемся получить его в 
понедельник".

Потоцкий долго совещался с киселем. Прочитав письмо гетмана, он сказал:

- Этот казак в самом деле воображает, что мы его вассалы, мы одерживаем победы 
за победами, а он осмеливается присылать нам свои приказания!

- Согласитесь, пан воевода, - заметил Кисель, победы наши не слишком-то 
значительны. Сам Хмельницкий нам не страшен, тем более, что и у казаков он 
нынче не в особенной чести, не страшен самый народ русский, страшны эти хлопы, 
ожесточенные до того, что они готовы лезть с ножом на каждого пана... Я не 
говорю уж о мужчинах, даже женщины идут на нас с косами и кольями. Того и гляди 
придут к казакам турки на помощь или, еще того хуже, подымется на нас 
Московский царь, и тогда Хмельницкого не уговоришь заключить мир. А войско 
наше? Оно больше терпит от голода и от всяких недостатков, чем от неприятеля... 
Вот уж у нас появились болезни, мор на людей... это хуже борьбы с казаками...

Потоцкий в душе соглашался с доводами Киселя, но по врожденному упрямству хотел,
 по крайней мере, дать почувствовать послам унижение. Он приказал их провести 
по всему обширному польскому лагерю как раз в то время, когда войско готовилась 
к выступлению. Разбранил их, затопал на них ногами, чтобы они выдали ему 
Хмельницкого, перевязали татарских мурз и перебили всех татар, находящихся в их 
лагере.

- Вот увидите, - говорил он им, - завтра я соединюсь с литовским гетманом и 
тогда мы ударим на вас так, что от вашего табора и следа не останется.

Одного из послов он оставил заложником, другого отпустил к казакам с паном 
Маховским, назначенным им комисаром от польского войска.

Хмельницкий со своим войском стоял в то время под Рокитной. Польского комисара 
встретили с честью, стреляли из пушек и ружей и, прежде, чем приступить к делу, 
пригласили посла на банкет. Шумно было в просторном шатре Хмельницкого на этом 
банкете; собрались все полковники и в дружеской беседе разговорились о 
Берестечке.

Пан Маховский, умный обходительный аристократ, сразу расположил всех к себе 
своими мягкими манерами и непринужденным тоном.

- Всему виной этот злодей хан! - говорил полковник Богун. - Если бы не он, мы 
бы вас опять побили.

- Да, - прибавил Хмельницкий, - этот бессовестный басурман славно меня обманул. 
Он клялся и Аллахом, и Мухаммедом, что вернется, а как заманил меня подальше, и 
взял с собой.

- Это потому, что казаки завели дружбу с неверными, - отвечал Маховский, - 
теперь они сами видят, насколько можно полагаться на татар.

- Ну, теперь довольно повоевали, - сказал Хмельницкий, - пора дать народу и 
отдых.

- Совершенно верно изволил заметить пан гетман, - ответил Маховский и подал 
Хмельницкому королевское письмо.

Гетман торопливо пробежал королевскую грамоту, сильно побледнел, потом вспыхнув,
 нахмурился и гневно проговорил:

- Милостивые паны коронные гетманы лишают меня моего гетманского титула, 
дарованного мне королем.