- Почем знать! - загадочно повторил Чаплинский. - Кто тянет сторону хлопов, 
спасает от виселицы ночных бродяг да мутит народ, тот не может надеяться на 
помощь панов.

Богдан вспыхнул и вскочил с места.

- Пан подстароста забывается! Он мне ответит за свои слова!

- Эх, батюшка! - вмешался Тимош. У него уже давно подергивало ус от нетерпения 
и сжимались кулаки. - Разве можно тебе, славному воину, о такого брехалу руки 
марать. Это мое мальчишеское дело неучтивых гостей выпроваживать.

Он засучил рукава своего кафтана, подошел вплотную к Чаплинскому и, грозно 
уставившись на него, проговорил:

- Проси тотчас у отца прощения!

- Прочь, молокосос, - запальчиво прокричал Чаплинский, побагровев от гнева, и 
собирался уже рукою отстранить Тимоша, как вдруг тот плотно обхватил его своими 
мощными руками и понес.

Дружный хохот раздался в зале. Картина была слишком смешна: коротенькие ножки 
Чаплинского болтались, он силился освободиться, но молодой богатырь нес его как 
ребенка и вынес в другую комнату. Все бросились к окнам. Вскоре Тимош появился 
на крыльце, сошел со ступенек, бережно поставил пана на землю и с поклоном 
проговорил:

- Вот так-то, пане, поворачивай до дому. Сейчас пришлю панского гайдука с шубой 
и шапкой!

Проговорив это, Тимош быстро скрылся за дверью, оставив ошеломленного пана на 
дворе.

А на дворе тоже шел пир горой. Там стояли столы, загроможденные бараньими и 
бычачьими тушами, были выкачены бочки с вином и пивом, вынесены на блюдах целые 
груды оладьев и лепешек. Богдан угощал всю нищую братию, собравшуюся из 
окрестностей, и челядь, приехавшую с гостями.

Когда пана Чаплинского высадили так бесцеремонно на двор, все калеки и слуги 
окружили его: поднялся хохот, гам, шутки. Пан задыхался от злобы, топал ногами, 
грозил им саблею, к величайшему удовольствию смотревших в окно гостей. Наконец 
гайдук принес ему бурку и шапку, а мальчик подал коня, и он ускакал, не 
дожидаясь своих слуг.

В столовой, между тем, гости пили и шумели, шумели и пили; многие из них стали 
уже клонить свои головы, ложиться на лавки. Полковник Кречовский тоже лежал в 
числе других, но Барабаш был еще на ногах и крепился. Марина то и дело 
подносила ему чарку за чаркою и, низко кланяясь, просила не обидеть ее. Сам 
хозяин, хотя пил усердно с гостями, но, по-видимому, мало захмелел; у него было 
что-то на уме, и он пристально следил за кумом.

- А помнишь, кум, - небрежно заметил он ему, помахивая чаркою, - как мы с тобою 
ездили к самому королю? Ласково он тогда нас принял, золотое у него сердце, у 
нашего короля.

- А зачем вы ездили к королю? - спросил кто-то.

- А все по делам казацким. Кум Барабаш челобитную подавал о казацких вольностях,
 и король дал нам тогда привилегию на восстановление наших прав. Ведь так, кум, 
правду я говорю? - обратился он к Барабашу.

Барабаш смешался.

- Гм! - промычал он. - Оно точно как будто правда. Да что это тебе, кум, король 
на ум пришел? Держал бы язык за зубами, - прибавил он с досадою.

Дачевский приблизился и навострил уши. Гости тоже обступили их; о привилегии 
никто не слыхал, для всех была интересна такая новинка.

- Эх, куманек любезный! Разве я не знаю, где надо язык держать за зубами, а где 
его и развязать можно, - заметил Хмельницкий. - Мы все здесь люди свои. Ну, что 
ты держишь королевский лист под секретом? Дай мне его прочитать теперь.

Барабаш плутовато подмигнул ему и хлопнул себя по груди.

- Был он, был тут листик-то, - проговорил он, - да теперь его нет! Моя пани 
баба хитрая, ух, какая лихая!.. Да и на что тебе, куманек, читать его? - 
продолжал он. - Податей мы с тобою не платим, в войске польском не служим. Нам, 
начальникам, лучше брать деньги без счету, а дорогие сукна без меры! Так и моя 
пани говорит, - прибавил он самодовольно. - А как будем мы с тобою черни