Взошло солнце; густой туман, закрывавший окрестности, стал подниматься под его 
горячими лучами. И в том, и в другом лагере тихо и стройно стояли ряды воинов, 
стояли долго, с рассвета до полудня; ни та, ни другая сторона не нарушала 
безмолвия. Такое безмолвие было хуже битвы.

Поляки не доверяли казакам и частенько посматривали назад, полагая, что это 
военная хитрость, что Хмельницкий думает напасть на них с тылу. Некоторые из 
более суеверных утверждали, что хан призывает на них адские силы, и со страхом 
посматривали на белое знамя, развевавшееся вдали на холме.

- Не лучше ли отложить битву до другого дня? - говорили они.

Толки эти дошли до короля.

- Пан Отвиновский, - сказал король, обращаясь к одному из шляхтичей, знавшему 
восточные языки, - потрудится поехать к хану в качестве парламентера и передать 
ему от меня вызов поскорее начать битву.

Отвиновский навязал на свое длинное копье белый платок и поскакал к холму. Он 
передал хану вызов короля.

Ислам-Гирей усмехнулся и только кивнул головой.

- Что же думает Хмельницкий? - спросил хан обращаясь к своим приближенным. - 
Если польское войско так ничтожно, как он говорил, то чего же он медлит? 
Скажите ему, что я приказываю ему двинуться на поляков.

Гетману передали приказание хана и он подал знак пехоте. Четырехугольник 
двинулся и в то же время татары с диким криком бросились на польский центр. Но 
князь Иеремия не дремал. Быстрым движением он бросился на казаков. С обнаженным 
мечом летел он впереди своего войска, мужественно прокладывая себе дорогу среди 
неприятеля. Пехотой в казацком лагере командовал Гурский, недавно пожалованный 
дворянством. Вместо того, чтобы встретиться с отрядом Вишневецкого, он 
отодвинулся назад, так что князи Иеремия со всем своим отрядом очутился среди 
неприятельского лагеря. Следом за ним двинулась артиллерия и иностранная пехота,
 а правое крыло атаковал Конецпольский со своими драгунами.

Началась адская резня. Загремели пушки. Повалились целые груды трупов и с той и 
с другой стороны. Стоны раненых, ржание коней, рев испуганных волов, все 
смешалось в нестройный грозный гул.

Поле битвы покрылось густой пеленой порохового дыма.

Несколько часов продолжался бой, как вдруг хан крикнул:

- Измена, коня!..

Быстро вскочил он в стремена, пустился по полю, а за ним в страшном беспорядке 
бросилась орда, побросав больных и мертвых, забыв о своей военной добыче, видя 
в своем паническом страхе только одно, что их высокий повелитель в первый раз в 
жизни бежит с поля.

Бегство хана так поразило гетмана, что он несколько минут стоял, как 
ошеломленный, на него нашел какой-то столбняк; полковники обращались к нему с 
вопросами, он не отвечал. Выговский спросил, не послать ли вслед за ханом гонца.
 Хмельницкий только махнул рукой. Придя в себя, он так громко позвал Джеджалыка,
 стоявшего тут же, что тот невольно вздрогнул.

- Ах, ты здесь? - как будто только что увидав его, проговорил гетман. - Я сам 
тотчас же поскачу за проклятым татарином, может быть, еще остановлю его, а ты 
прими начальство над войском. Держитесь крепко в лагере! - прибавил он. - 
Отступайте понемногу, я скоро вернусь.

- Прикажешь следовать за тобой, батько? - спросил Ивашко.

- Не нужно! - коротко отвечал Хмельницкий. - Твой полк здесь нужнее.

Выговский, все время не отходивший от гетмана, не спрашивая позволения, 
поскакал за ним.

Верстах в двух от места битвы они нагнали хана. Хмельницкий хотел было 
остановить его, но хан увлек его за собой, и они молча проскакали еще версты 
две.

- Да остановись же ты, наконец! - не вытерпев, сердито крикнул гетман. - От 
кого ты бежишь? За тобой никто не гонится.

Хан сделал вид, что он только что пришел в себя.