- Коня! - вскричал он. - Я проеду по всему лагерю, пусть видят, что я с ними. 
Зажгите факелы, - приказал он своим оруженосцам, - и идите впереди меня, пусть 
всякий видит мое лицо.

Держа в руках шляпу, он медленно поехал между рядами испуганных и дрожащих 
воинов. Факелы ярко освещали его бледное взволнованное лицо.

- Вот я! - громко говорил он. - Не бегите от меня, благородные шляхтичи, не 
покидайте государя своего. Завтра, с помощью Божьей, может быть, мы победим 
врага; если же нет, я сложу вместе с вами голову.

Появление короля сразу же изменило дело: шляхтичи и солдаты приободрились, а 
паны уверяли их, что завтра их, наверно, ждет победа.

Король не мог заснуть; до рассвета он просидел со своими приближенными, 
ежеминутно посылая узнать, что делается в войске. Под утро ему принесли 
неприятные вести: два ротмистра со своими командами ушли к казакам.

- Изменники! - с гневом вскричал король. - Огласить по всему обозу, что я лишаю 
их прав и чести.

На утро Хмельницкий сам повел атаку. Еще до рассвета позвал он полковника 
Гладкого и долго советовался с ним и отдавал приказания. Гладкий должен был 
штурмовать город, а сам Хмельницкий рассчитывал ударить на польский лагерь.

Городские жители, как только увидели казаков, идущих на штурм, бросились, кто 
на колокольню, кто к городскому валу. Они тащили с собой кучи хвороста, соломы, 
всего, что попадалось под руку, и забрасывали рвы, чтобы облегчить путь казакам.
 Более смелые, не страшась польских выстрелов, перебегали к казакам и указывали 
им путь. В городе стояли драгуны, но они ничего не могли сделать. Король тоже 
не мог отделить ни одного регулярного отряда, а послал им на помощь всякий 
сброд под предводительством ксендзов и шляхтичей. Приступ продолжался около 
полутора часа, наконец русские перерезали драгун, завладели русской церковью, 
стоявшей на краю города, обратили ее в батарею и установили на кровле пушки.

Хмельницкий между тем все сильнее и сильнее наступал на окопы. В нескольких 
местах казаки пробили широкие проходы и густой волной наводнили польский лагерь,
 тесня хоругви, охранявшую особу государя. Еще минута и король был бы в руках 
казаков; но Хмельницкий не допустил до этого. "Згода, згода!" - прокричал он 
несколько раз, подскакав к тому месту, где стоял король.

Казаки так рассвирепели, что не сразу послушались приказания гетмана. Ему 
несколько раз пришлось прокричать свое приказание и собственноручно ударить 
саблей нескольких непокорных.

Король не хотел верить своему счастью, когда остался один с панами в лагере и 
убедился, что казаки, действительно отступают. Он велел служить 
благодарственный молебен и усердно со слезами молился о своем спасении.

Не прошло и часа, как в лагерь явились два посла: один от хана, другой от 
гетмана. Хан требовал, чтобы король прислал к нему для переговоров своего 
канцлера, а Хмельницкий уверял короля в своих верноподданнических чувствах и 
даже заявил готовность тотчас же сложить с себя гетманское достоинство, если 
только король этого пожелает.

Начались переговоры. Король послал канцлера, хан - визиря, и после обычных 
формальных приветствий на вопрос канцлера визирь ответил, что татары 
удовольствуются обычной данью и утверждением договора, какой угодно будет 
предложить Хмельницкому.

- Поляки, народ свободный, - отвечал гордо Оссолинский, - и никому дани не 
платили, а татар за их услуги дарили и от таких даров и впредь не отказываются.

- Что спорить о словах, - отвечал визирь, - дань ли, подарок ли, лишь бы были 
деньги. Заплатите нам, как платили прежде, да утвердите казацкий договор, мы 
тотчас же заключим с вами мир и уйдем домой.

- Хорошо, я доложу королю! - отвечал Оссолинский и вернулся в лагерь.

Королю нечего было долго совещаться; ему, как побежденному, оставалось только 
принять предписанные ему условия. На другой день, в среду, утром он вновь 
отправил канцлера с несколькими комисарами для заключения мирного договора с 
казаками и татарами. Переговоры были непродолжительны, и в четверг уже был 
подписан трактат, по которому хану выплачивали тридцать тысяч злотых, кроме 
подарков визирю и его помощнику, при чем поляки обязывались ежегодно платить 
хану девяносто тысяч и соблюдать вечный мир не только с Ислам-Гиреем, но и с 
его преемниками. По получении денег татары должны были тотчас же отступить в 
степь и отнюдь не трогал польских областей. Последний пункт договора гласил: 
король польский прощает вины казаков и принимает в свою милость гетмана.