время ежегодного партийного съезда более чем достаточным для себя. Уже тогда он 
знал то, о чем остальные могли только догадываться: вот-вот должна была 
разразиться отнюдь не театральная всемирная драма. Начинался август 1939 года. 
      Через день фюрер со всей свитой отправился в Нюрнберг, где Борман 
продемонстрировал ему почти законченный новый комплекс помпезных сооружений, 
возведенных к очередному съезду НСДАП. 
      На следующее утро они вылетели в Оберзальцберг. Вид первых появившихся в 
поле зрения горных вершин вдохновил фюрера на принятие рокового решения в 
выборе между миром и войной. Точнее говоря, он запланировал войну еще в те годы,
 когда только шел к вершине власти, и теперь раздумывал над дилеммой: начать 
войну прямо сейчас или позднее. 
      Год начинался вроде бы мирно. В Берлине прошло торжественное открытие 
новой рейхсканцелярии с [233] огромными залами. Борман не присутствовал на 
пышной церемонии для восьми тысяч рабочих в берлинском «Спортпаласе». Тем не 
менее репортеры называли его среди почетных гостей, причем ставили его имя 
первым в этом списке. 
      В середине марта Гитлер серией очередных шагов вновь поднял давление в 
бурлящем котле мировой политики. Он оккупировал оставшуюся часть Чехии и 
объявил ее протекторатом Германии, после чего вынудил литовцев уступить Мемель. 
Было понятно, что следующей жертвой должна стать Польша. Гитлер решал судьбу 
поляков, уютно устроившись в горном Бергхофе. 
      Незадолго до этого фюрер присутствовал на торжественном спуске нового 
боевого корабля «Тирпиц» и инспектировал войска, стянутые в Австрию. Борман 
неизменно находился рядом с ним. В мае они в течение семи дней осматривали 
фортификационные сооружения Восточного вала и наблюдали за учениями дивизии СС. 
В конце июля Гитлер провел секретное совещание в пуллахском доме Бормана, на 
котором сообщил ближайшим соратникам по партии о намерении заключить договор со 
Сталиным. Ярый антибольшевик, Борман не мог так быстро смириться с идеей пойти 
на компромисс с Советами, даже зная об истинных планах Гитлера. Тем не менее он 
подчинился воле хозяина. Несколько дней спустя фюрер и его верный слуга 
любовались демонстрацией мастерства военных летчиков в небе над Рехлином. 8 
августа гауляйтер Данцига Альберт Форстер получил приказ превратить тлеющие 
угли пограничного кризиса с Польшей в большой пожар. 24 августа в час ночи 
Гитлер получил сообщение, которое ждал с особым нетерпением и которое 
свидетельствовало о том, что его дьявольское варево замешано и готово к 
употреблению: в Москве был подписан германско-советский пакт о ненападении. 
[234] 
      Вечером следующего дня они уже приехали в Берлин, и Мартин записал в 
дневнике: «25 августа в Германии началась тайная мобилизация; запланированная 
на 26 августа сессия рейхстага отменена; съезд НСДАП не отменен, но перенесен 
на более поздний срок». Для усыпления бдительности противника грядущий съезд 
пропаганда окрестила «съездом мира». Однако окончательное решение еще не было 
принято. Фюрера терзали сомнения: бросит Англия Польшу на съедение волкам или 
вступит в войну? 
      Депутаты рейхстага, съехавшиеся к началу запланированной сессии, в 
недоумении ждали объяснений. Наиболее пронырливые попытались узнать что-нибудь 
у Бормана, но тот не мог ничего ответить, ибо даже сам фюрер еще не поставил 
все точки над «i». К вечеру 27 августа их собрали в зале приема послов в новой 
рейхсканцелярии, и к ним вышел Гитлер в сопровождении Бормана, Гиммлера и 
Геббельса. Фюрер заявил, что, если его требования не будут выполнены, война 
станет неизбежной и он сам возглавит войска на передовой. Генерал Франц Гальдер,
 начальник генерального штаба, отметил тогда в своем дневнике: «Все, как 
водится, аплодировали, но вяло». 
      Депутаты засобирались по домам; переговоры продолжались, и на Геринга 
была возложена личная ответственность за исправность межправительственной 
связи; Борман записал в дневнике: «Хотя переговоры еще продолжаются, тайная 
мобилизация в Германии идет полным ходом». 
      30 августа на Гесса — следовательно, и на начальника его штаба — была 
возложена особая миссия: с учреждением «Совета обороны по обеспечению общего 
руководства управлением и производством» заместитель фюрера стал одним из шести 
членов этого органа. Название звучало громко — Гитлер умел эффектно преподнести 
публике любой свой шаг. Однако когда дело доходило до конкретных мер, название 
[235] оказывалось всего лишь красочной вывеской, за которой обычно ничего 
существенного не скрывалось, ибо право принимать наиболее важные решения фюрер 
всегда сохранял за собой, а подчиненным предоставлял бороться за сферы влияния. 
Борман понимал, что новому органу никакой реальной властью обладать не суждено, 
и даже не упомянул о его учреждении в своем дневнике. А на следующий день, то 
есть 31 августа, в его записях появилась отметка о завершении мобилизации. 
      Только теперь (31 августа, 12 часов 40 минут) фюрер подписал «Директиву № 
1 о ведении войны» — приказ начать наступление на следующее утро. Это роковое 
решение фюрер принял единолично, еще раз в полном одиночестве обдумав 
сложившуюся ситуацию. Он нуждался не в советчиках, а в покорных исполнителях. И 
Борману бросилось в глаза, что в условиях повышенной нервозности готовность 
повиноваться фюреру стала поистине всеобщей: вновь созванные, депутаты 
рейхстага со всех ног поспешили в Берлин. Начало сессии было назначено на 10 
часов утра следующего дня. Но уже в шесть часов утра некоторые услышали по 
радио заявление Гитлера. Итак, кости брошены! В большинстве своем депутаты 
поздно легли спать (о времени начала сессии им сообщили лишь за полночь) и 
потому узнали о случившемся из разговоров в фойе оперного театра, где они 
собрались в ожидании открытия заседания. Борман, хотя был депутатом рейхстага,