планах{32}. 
      Вечером 9 ноября 1938 года, то есть в день убийства в Париже Эрнста фон 
Рата, Борман участвовал в совещании лидеров НСДАП, проходившем в Мюнхене и 
посвященном очередной годовщине «пивного путча» 1923 года, когда пришло 
сообщение об охватившей всю страну охоте на евреев. Для большинства 
присутствовавших новость стала полной неожиданностью. Поздно ночью Геббельс 
объявил: выступление оказалось настолько мощным, что правительство и партия не 
смогут его подавить. Полиции было приказано не вмешиваться, а армейским 
патрулям разрешалось открывать огонь только в тех случаях, если опасность 
угрожала государственной собственности. 
      Днем 10 ноября Геббельс получил донесение о том, что среди пострадавших 
евреев есть убитые и что ситуация может выйти из-под контроля, если не 
предпринять срочных мер. Рейхсминистр пропаганды распорядился, чтобы 
обозреватели, готовившие сообщения о погромах, ни словом не обмолвились об 
убийствах, поскольку это неизбежно привело бы к новым тысячам жертв в ближайшие 
дни. [212] 
      Сначала Борман выжидал, позволяя волне террора набрать силу. Лишь в 
третьем часу ночи он приказал сотрудникам своего штаба срочно разослать 
гауляйтерам распоряжение, запрещавшее поджигать магазины евреев: в отличие от 
синагог в магазинах находились драгоценности и ценные товары, которые не 
следовало бездумно уничтожать накануне неудержимо надвигавшейся войны. В 
дневнике Бормана эта дата отмечена лишь кратким описанием торжественной 
церемонии, а страничка следующего дня и вовсе осталась пустой. Что ж, 
рейхсляйтер НСДАП еще раз подтвердил свое мастерство, не оставив документальных 
подтверждений своей причастности к организации небывалой по размаху акции 
геноцида. Он не завидовал Геббельсу, которому Гитлер отвел в этом спектакле 
роль фигуры переднего плана: рейхсминистр пропаганды стремился обелить себя 
после скандальной любовной интрижки с Лидой Бааровой. Всего три недели минуло с 
тех пор, когда только личное вмешательство фюрера (и Борман при сем 
присутствовал) спасло семью Геббельса от развода. 
      10 ноября гауляйтеру Дассау Рудольфу Йордану, приглашенному в Мюнхен на 
празднества, сообщили, что рейхсляйтер Бух намерен возбудить в партийном суде 
дело против всех участников погрома. Внутри НСДАП считали, что судья хватил 
чересчур, но остановить истового фанатика правопорядка не представлялось 
возможным. На заклание ему выдали группу наиболее жестоких и неумелых бандитов. 
В течение нескольких недель особый еврейский сенат рассматривал шестнадцать 
случаев откровенно зверских расправ. Из тридцати членов НСДАП, оказавшихся в 
числе подозреваемых, четверо были исключены из партии и взяты под стражу — но 
не за избиение и изнасилование женщин (в числе жертв была тринадцатилетняя 
школьница), а за совершение расового преступления: совокупляясь с еврейками, 
они [213] оскверняли германскую расу! Еще двое получили партийные взыскания и 
были понижены в должности за соучастие в зверских убийствах. Остальные 
обвиняемые, тоже замешанные в убийствах, согласно заключительному приговору, 
освобождались от ответственности или получили минимальные условные сроки. Это 
означало, что они стали неподсудными для государственной системы юстиции. 
      Тем не менее Гитлер и его ближайшие сподручные едва сдерживали гнев, 
читая заключение Буха. Как оказалось, верховный судья вынес оправдательные 
приговоры, исходя из предпосылки, что нельзя отправлять на виселицу 
бандита-подчиненного, не осудив бандита-главаря. Юридически невиновность 
второго является оправданием первого. Таким образом, в отчете Буха содержалось 
признание того факта, что главная вина лежит на лидерах партии. Заключение суда 
гласило, что «организаторы, очевидно, предвидели результаты операции». Если 
кого-то следовало наказать за случившееся, то на скамье подсудимых в первую 
очередь должны были оказаться именно вдохновители акции. Нет смысла говорить, 
что этого не случилось. 
      10 ноября, когда немцы пребывали в шоке, узнав о размахе ночной расправы, 
учиненной по указанию высших политических кругов, Борман — по распоряжению 
фюрера — отправил письмо Герингу. Гитлер предпочел остаться в стороне от 
трагических событий, поручив Герингу разобраться с еврейским вопросом и «так 
или иначе уладить эту проблему». 
      12 ноября состоялось совещание, на котором присутствовали все 
ответственные лица, кого в той или иной мере касались прокатившиеся по стране 
погромы: Геринг, Геббельс, министр экономики Вальтер Функ, министр финансов 
граф Лутц Шверин фон Крозиг, несколько государственных секретарей, шеф службы 
безопасности Рейнхард Гейдрих и представители [214] министерства воздушного 
транспорта. Они обсуждали методы и средства, которые позволили бы... лишить 
евреев собственности! И вообще следовало договориться, что делать с ними потом. 

      А Гитлер и Борман провели день в Бергхофе, уединившись для спокойной и 
откровенной беседы о сложившейся ситуации. Через два дня они прилетели в 
Дюссельдорф на похороны посла, убитого в Париже. Вопреки обыкновению, Гитлер не 
стал произносить пространных речей и хранил молчание в течение всей траурной 
церемонии. 
      Теперь первоочередными становились проблемы иного рода. 10 ноября, когда 
не спал еще накал погромов, Гитлер обратился к руководителям издательств и 
средств радиовещания с не подлежащим опубликованию посланием, подготавливая их 
к грядущим событиям. Заявив о своей приверженности миру, он подчеркнул, что 
некоторых целей можно добиться только с применением силы. Следовало подготовить 
немецкий народ к такому развитию событий, то есть к войне. Этой кампании фюрер 
решил посвятить серию выступлений в разных городах страны в течение первой