так, словно попал в логовище льва. 
      Следовало упредить задуманный Шушнигом плебисцит, и 12 марта 1938 года 
Гитлер отдал приказ о вступлении в Австрию. Этот день в дневнике Бормана 
отмечен записью: «Вылетел в Мюнхен вместе с фюрером». В десять часов утра они 
уже приземлились в аэропорту Обервейзенфельда и на окрашенном в защитно-серые 
тона грузовике отправились в Мюльдорф-на-Инне, в штаб седьмого армейского 
моторизованного корпуса. А в полдень корпус выступил в поход на австрийский 
городок Браунау, в котором родился Гитлер. Пограничные шлагбаумы уже подняли, 
позволяя германским войскам беспрепятственно продолжать движение под трезвон 
церковных колоколов и приветственные крики многотысячных толп, немало мешавших 
продвижению колонны: потребовалось четыре часа, чтобы преодолеть по шоссе 
девяносто километров до Линца. К тому времени, когда с балкона городской 
гостиницы Гитлер обратился к австрийцам с первой речью, уже совсем стемнело. На 
следующий день газеты старательно перечисляли имена представителей партийной 
элиты, стоявших рядом с фюрером в столь исторический момент. Однако имя Бормана 
в этом списке не упоминалось. Никто не заметил его и два дня спустя, когда 
Гитлер, окруженный многочисленной свитой, с высокого балкона венского 
императорского дворца произнес речь перед расплескавшимся внизу морем 
восторженных сторонников, заполнивших площадь и прилегавшие улицы и зачарованно 
внимавших словам кумира. Несмотря на свой высокий ранг, Борман умудрился 
остаться в тени: он хорошо понимал подоплеку событий «ночи длинных ножей», знал,
 сколь плохую службу сослужила популярность многим лидерам НСДАП, и не допускал 
появления каких-либо намеков на свою значимость в глазах широкой общественности,
 чтобы [195] не давать пищу ревнивой подозрительности беспощадного вождя. 
      Прочие же крупные партийные деятели постарались заполучить в этой 
постановке заметные роли. Геринг временно представлял главу государства в 
Берлине; Геббельс читал обращения Гитлера по радио; Гесс вылетел в Вену еще 11 
марта, чтобы организовать фюреру достойную встречу (по примеру гауляйтера 
Йозефа Бюркеля, который осуществлял подобные функции в 1935 году, когда фюрер 
опробовал метод аншлюса, присоединив к Германии земли Саара). Одновременно с 
Гессом в Вене появился и Гиммлер с подразделениями полиции и гестапо. 
      Борман же наблюдал за происходившим из спасительной тени всемогущего, 
комфортно обосновавшись в средоточии истинной власти. Не получив лавров, он 
удостоился чести выполнить работу самого доверенного слуги фюрера, которому 
поручаются задания крайне тонкого и щепетильного свойства. Гитлер был 
чрезвычайно заинтересован в том, чтобы случайно не всплыли наружу сведения о 
поре его юности и о заведенных в годы проживания в Вене сомнительных 
знакомствах, противоречивших его собственным требованиям, сформулированным в 
«Майн кампф». Для этого следовало изъять некоторые документы из архивов полиции 
и изолировать или устранить ряд свидетелей, особенно Рейнхольда Ханиша, 
снабжавшего Гитлера акварельными красками, когда тот мечтал доказать свое право 
называться художником, и проживавшего с ним в Мейдлинге в общежитии, фактически 
представлявшем собой ночлежку. Ханиш оказался достаточно глуп и некогда 
попытался шантажировать Гитлера, угрожая предать огласке ряд компрометирующих 
фактов. Фюрер не отличался милосердием и всегда мстил за свои страхи. Борман 
приказал гестапо найти и арестовать Ханиша. Запись в его дневнике гласила: 
«После присоединения Австрии Ханиш повесился». [196]
      * * * 
      Гитлер вновь появился в Оберзальцберге лишь в апреле — в Берлине уже 
отгремели пышные празднества по поводу великой победы, был распущен рейхстаг, 
прошла предвыборная кампания и состоялись новые выборы. Борману наконец-то 
представилась возможность продемонстрировать фюреру постройки, возведение 
которых было закончено в его отсутствие. У Бергхофа появилось второе крыло, 
значительно расширилась площадь, отведенная под теплицы, полностью обновились 
здания фермы. 
      Три дня Гитлер посвятил осмотру Оберзальцберга. Совершая утреннюю 
прогулку, Гитлер, указав на чей-то дом, заметил, что это строение портит 
панораму. В тот же день Борман выкупил этот участок, но при оформлении 
случилась небольшая заминка, поскольку прежние владельцы — пожилая пара — 
настаивали на праве дожить в родном доме остаток своих дней. Чтобы не терять 
времени, Борман вручил им дополнительно чек на кругленькую сумму и немедленно 
выставил их вон: у дома уже стояли наготове бульдозеры и рабочие. На следующий 
день, взглянув туда, где вчера стоял «неправильный» дом, Гитлер увидел лишь 
мирно пасущихся на зеленой лужайке коров. 
      Чайный домик еще не был готов к открытию, и представлялось чрезвычайно 
трудным делом завершить эти работы ко дню рождения Гитлера, то есть к 20 апреля.
 К тому же появились первые признаки того, что фюрер утратил интерес к 
строительной эпопее в Оберзальцберге. Он не пожелал осмотреть шоссе к 
Кельштейну, пробитый в горе тоннель с подъемником и новую дорожку, серпантином 
обвившую склон скалы, запретил шуметь в утренние часы (а без шума строительство 
попросту невозможно), поскольку это нарушало его сон, а за столом отпускал 
нескладные каламбуры, посмеиваясь над неуемным [197] рвением Бормана, с 
остервенением сверлившего дыры в горах. Однажды Гитлер пожаловался адъютанту 
Юлиусу Шаубу, что суета строительных работ и потоки бетона ему опостылели и что 
оставшиеся годы он хотел бы провести в более тихом и спокойном уголке. Если бы 
на эти никчемные постройки не было потрачено так много миллионов, он с радостью 
взорвал бы их все разом. 
      Борман же тем временем предпринял сверхусилия, стремясь под предлогом 
обеспечения безопасности отгородить Гитлера от любых приспешников. В числе 
прочего было отменено «шествие паломников». Вокруг Оберзальцберга выросла