изоляции, верный приверженец движения с первых дней его существования, не 
имевший теперь в партии ни поста, ни влияния, но по-прежнему обожавший Гитлера, 
служивший ему секретарем и доверенным слугой и обращавшийся к нему уже не с 
фамильярным «repp Гитлер», а с верноподданническим «мой фюрер». Был здесь и 
Герман Эссер — превосходный оратор, принадлежавший к числу избранных, коим 
позволялось обращаться к Гитлеру на «ты» и даже — изредка — давать советы. К 
этому кругу принадлежал также фотограф Генрих Хофман, невеликий ростом, но 
великий мастак по части сплетен, любитель подшутить, не допускавший никаких 
посягательств на дарованную ему Гитлером монополию на изготовление фотографий 
для партийных документов. 
      Внутри этой группки из двенадцати-тринадцати человек — внешне 
поддерживавших между собой доброжелательные отношения, чрезвычайно амбициозных, 
холодных и расчетливых, властолюбивых, патриотов и убежденных нацистов — кипел 
незримый водоворот интриг и сомнительных альянсов; дружба вмиг сменялась 
враждой и наоборот. По утрам их пути пересекались на Шеллингштрассе либо в 
привилегированном пригородном районе, где в великолепных [87] апартаментах 
расселились партийные лидеры и главы пронацистских газет. Они всегда обедали 
вместе: Гитлер, Гиммлер, Рем и Розенберг собирались в ресторане «Бавария», 
тогда как Шварц, Макс Аманн и Грегор Штрассер предпочитали «Шеллинг-салон». 
После полудня, когда Гитлер имел обыкновение отправляться в «Кафе Хека», его 
помощники неизменно толпились у стола, ибо зачастую именно в такой обстановке 
принимались решения о назначениях на партийные посты, и отсутствовавшие 
выбывали из числа претендентов. Игра продолжалась вечером: весь клан собирался 
в штаб-квартире НСДАП или в кафе, чтобы послушать монологи вождя, которые 
заканчивались далеко за полночь. Хотя внутри самого клана не утихали распри, 
его члены объединялись в едином строю против всякого нового выскочки, 
пытавшегося пробиться поближе к фюреру. Борман в полной мере испытал это на 
себе. 
      После свадьбы Мартин и Герда переехали в Икинг, примерно в шестнадцати 
милях к югу от Мюнхена, где и появился на свет их первый ребенок. После Кронци 
родились девочки-близнецы, названные Ильзе (в честь жены Рудольфа Гесса, 
который был свидетелем на их свадьбе) и Эренгард (в честь хозяйки усадьбы из 
Герцберга). Как на поезде, так и на стареньком «опеле» дорога в город отнимала 
много времени, поэтому Борман редко присутствовал на ночных встречах. Чтобы 
восполнить этот пробел, ему приходилось усиливать натиск в час ленча. Поэтому 
он неизменно посещал ресторан «Бавария», где мог устроиться поближе к фюреру. 
Сельскохозяйственный эксперт НСДАП Вальтер Дарре так описывал манеру поведения 
Бормана: «Как бы вы ни старались оттеснить его, он всегда ухитрялся найти 
предлог, чтобы сесть рядом». 
      У Бормана имелись веские причины сделать упор на установление хороших 
отношений с Дарре, поскольку [88] тот пользовался огромным успехом у Гитлера; 
кроме того, агроном обосновался среди приближенных фюрера недавно, и, возможно, 
союз с Борманом мог оказаться полезным также и для него. 
      «Этого человека отличали отталкивающие черты льстеца и доносчика», — 
вспоминал позднее Дарре и пояснял, что поддерживал с ним отношения только из 
уважения к его тестю. Тем не менее весной 1931 года супруги Дарре приняли 
приглашение четы Борманов, и во время этого визита от внимания Дарре не 
укрылось, что Герда ждет очередного ребенка. 
      «Несмотря на наше присутствие, он обращался со своей женой так, что могло 
показаться, будто действие происходит в среде грубых, опустившихся обитателей 
трущоб», — рассказывал Дарре. Он решил впредь не переступать порог этого дома и 
никогда не приглашал Борманов к себе, хотя и он, и его жена очень сердечно 
отзывались о Герде и семье Бух. По его словам, Герда «обладала изысканными 
манерами, отличалась сдержанностью и скромностью — вся в отца», тогда как ее 
муж был «слишком груб и не стеснялся оскорблять свою жену в присутствии друзей, 
словно она была существом низшего разряда». 
      Бальдур фон Ширах и шеф СС Генрих Гиммлер, тогда еще подчинявшийся 
непосредственно начальнику штаба СА Рему, придерживались того же мнения о 
фамильярности и грубых манерах Бормана. Все считали, что в те дни он оставался 
весьма незначительной фигурой в организации, отмечали его небывалую способность 
среди равных создавать о себе впечатление как о добром малом и привлекать к 
своему имени внимание начальства. С подчиненными же он был чрезвычайно груб и 
высокомерен. Все единодушно сходились лишь в наличии одного положительного 
качества: Борман обладал фантастической работоспособностью и работал почти 
круглосуточно. [89] 
      Это качество отмечали и высшие партийные советники. Сам Гитлер не раз 
публично хвалил усердие и эффективность работы Бормана, называя его чрезвычайно 
надежным, трудолюбивым и способным молодым человеком. Клика приближенных эти 
похвалы восприняла как сигнал тревоги: появился энергичный выскочка, которого 
следовало держать на дистанции. Впрочем, влиятельнейшие деятели 
национал-социалистского движения — Герман Геринг, Грегор Штрассер и недавно 
назначенный руководителем службы пропаганды Йозеф Геббельс — не обращали на 
него особого внимания. Впоследствии Розенберг вспоминал, что до 1933 года имя 
Бормана редко звучало в Мюнхене, а Ширах — умелый пропагандист и интриган, но 
скорее идеалист, чем прагматик, — даже заявил, что «Фонд пособий» «имел 
значение не большее, чем рядовая страховая компания». [90]
      В «коричневом доме» (ближе к фюреру) 
      Борман старательно оберегал свои позиции, хотя никто из многочисленных 
соискателей высоких партийных постов не считал его положение завидным. Поэтому, 
в частности, никто не воспрепятствовал ему в апреле 1931 года, когда он вызвал