немного опоздал и приехал, когда все места за столом оказались уже занятыми. 
Гитлер посмотрел сначала на Геббельса, перебежавшего к нему из «фронды» Грегора 
Штрассера и назначенного за это гауляйтером Берлина, затем перевел взгляд на 
Бормана и попросил его уступить принцу свое место и пообедать со штурмовиками 
из охраны{15}. 
      Первые личные встречи с Гитлером — беседа после выступления фюрера и 
недолгое пребывание за одним столом на званом обеде — привели Мартина в восторг.
 Его необыкновенный природный инстинкт психолога позволил распознать в лидере 
нацистов человека со сложным переплетением сильных и слабых сторон. Ораторские 
способности Гитлера, его умение воодушевить слушателей звучными лозунгами, 
увлечь своими идеями, убедить своими доводами изобличали в нем вождя. 
Напористость, энергичность, жажда власти вкупе с умением держать себя и 
действовать соответственно обстановке, быстро приспособиться к ней — Мартин 
присутствовал на его выступлениях перед слушателями из разных социальных слоев 
— обещали успешное будущее. Вместе с тем от замечательного природного чутья 
Бормана не ускользнули [62] постоянная повышенная нервозность Гитлера, его 
неуравновешенность, резкая смена во взгляде гипнотизирующей властной жесткости, 
лихорадочного блеска азартного игрока и пустоты безразличия. Мартин 
инстинктивно почувствовал, что этот человек, умевший мгновенно покорить 
огромную толпу, сам не лишен слабостей. Борман не вдавался в подробности 
подобного анализа. Он действовал по наитию, а чутье подсказывало, что близость 
к Гитлеру сулит сказочные перспективы. 
      В своих мемуарах принц Липпе отмечал, что Борман был в те годы 
сторонником Грегора Штрассера. Не понимая, какие цели ставил перед собой Гитлер,
 Штрассер всерьез воспринимал термины «социалистская» и «рабочая» в названии 
партии и ратовал за привлечение в партию промышленных рабочих. Но Гитлер не 
желал связывать себя какими-либо программами и обязательствами. Он добивался 
абсолютной власти, во-первых, в партии и, во-вторых, в государстве — не меньше! 
Именно эту нацеленность на игру ва-банк сумел разглядеть в нем Мартин. 
      Действительно, ради карьеры Борман не отказывался от деловых связей с 
приверженцами Штрассера — ведь сам фюрер мирился с его пребыванием в партии. К 
тому же в конце 1926 года Гитлер назначил капитана Феликса Пфаффера фон 
Саломона, гауляйтера Западной Германии и члена штрассеровской «фронды», высшим 
руководителем СА, показывая тем самым, как важно объединить всех 
единомышленников и сочувствующих. 
      Мартин понимал, что возвыситься в набиравшем силу движении можно не 
только за счет бездумной ярости уличного драчуна или холодной жестокости 
политического убийцы, но и посредством умелой административной деятельности. 
Последний вариант казался ему более надежным и перспективным. Мартин чувствовал,
 что на этой стезе можно действовать [63] скрытно и незаметно, избегая ошибок 
вроде той, которую он допустил в Пархиме. 
      В поисках пути к вершинам власти он не брезговал мелочами, неустанно по 
крупицам возводил фундамент будущей карьеры. Иногда Борман ездил в мюнхенский 
штаб и тогда уж не упускал возможности наладить полезные новые связи и создать 
о себе выгодное мнение. Так, однажды в Мюнхене случайно встретились несколько 
партийных функционеров, приехавших из Веймара. «Все мы из Веймара — за это 
следует выпить», — предложил Борман. Когда на столе появилась бутылка вина, он 
поднял бокал и произнес тост, как бы ненароком весьма фамильярно сказав 
какую-то пустую фразу в адрес присутствовавшего на вечеринке Бальдура фон 
Шираха («Мы были едва знакомы», — вспоминал тот впоследствии). После этого 
Ширах заметил, что все стали считать его и Бормана старыми приятелями, 
сдружившимися еще в Веймаре. Очевидно, подобные слухи были Мартину на руку, ибо 
Бальдур уже в то время занимал видный пост, являясь лидером германской 
национал-социалистской ассоциации студентов. Простой и эффективный ход, 
позволивший укрепить репутацию в глазах окружающих! 
      В период работы у Зиглера Борман пришел к важному выводу: тот, кто 
зарекомендовал себя «незаменимым» помощником, получает реальную власть. [64]
      В «коричневом доме» (начало восхождения) 
      В октябре 1928 года Бормана вызвал в Мюнхен шеф штурмовых отрядов Пфаффер 
фон Саломон. За службу в отделе страхования СА платили две тысячи марок в месяц,
 а Пфаффер нуждался в помощнике не только надежном, честном и знавшем толк в 
административной и финансовой деятельности, но также способном упорно и 
напряженно трудиться, помогая начальнику в организации и развитии новых служб. 
Присвоение звания и должности любому функционеру центральных партийных органов 
утверждал Гитлер, а назначение оклада — казначей НСДАП Ксавье Шварц. Оба 
согласились с кандидатурой, и 16 ноября Борман расположился в кабинете на 
мюнхенской Шеллингштрассе. В его ведении оказался также отдел страхования СА, а 
несколько позднее он принял участие в создании ведомства Гиммлера. 
      Борман стал членом немногочисленного штаба штурмовиков. Он не имел ни 
звания, ни навыков командования боевыми отрядами и в компании бывших офицеров 
занимался всей массой административных дел. Умелый бюрократ, Борман, не ожидая 
приказов начальства, всегда действовал сообразно установкам Гитлера. Например, 
в конце 1928 года фюрер призвал продемонстрировать верность законам, и Борман 
издал [65] приказ, предписывавший штурмовикам временно прекратить применение 
откровенно насильственных методов, проведение военных игрищ и учений. 
Коричневорубашечники изменили стиль деятельности: продолжая втайне 
шантажировать, запугивать и терроризировать политических противников, внешне 
они ограничивались охраной своих собраний, поддержанием порядка и дисциплины. 
      В партийной организации отдел страхования СА находился на положении 
пасынка, и, казалось, такая работа не сулила шансов снискать лавры. Поводом для