иную точку зрения: обобщения, сделанные на примере нескольких исключительных 
случаев, недопустимы, ибо «могут породить сомнения в честности и верности сотен 
и тысяч храбрых офицеров». Такой же позиции должны были придерживаться 
пропагандисты Бормана в войсках. Что же касается разгрома группы армий «Центр», 
то отдельным предателям, после пленения сразу переметнувшимся на сторону врага, 
был уготован смертный приговор суда наравне с заговорщиками. 
      Далее последовала полоса сюрпризов, о которых Борман писал жене: «Только 
представь: планы покушения на жизнь фюрера и лидеров национал-социализма 
задумывались еще в 1939 году!» В сейфах гестапо нашлись документы, 
принадлежавшие Канарису и разоблачавшие мятежников. Герда ответила: «Надеюсь, 
никому из заговорщиков не удастся скрыться. [412] Ох, страшно подумать, что 
произошло бы, не будь тебя и Генриха (Гиммлера) рядом. Фюреру одному это 
оказалось бы не под силу». 
      Несколько недель спустя гестапо обратило внимание Бормана на Эрвина 
Роммеля, который в ту пору находился на излечении в своем доме в Герлингене 
близ Ульма: самый популярный в Германии фельдмаршал попал в автомобильную 
аварию во время наступательной операции во Франции в середине июля. Из докладов 
Кальтенбруннера Борман заключил, что легендарный «лис пустыни», по-видимому, 
принимал участие в заговоре. На очередном совещании у фюрера он предложил 
арестовать Роммеля. Гитлер, Борман, Гиммлер, Кейтель и старший адъютант генерал 
Вильгельм Бургдорф долго размышляли, как бы провести эту операцию, не привлекая 
всеобщего внимания. Фельдмаршала вызвали в Берлин под предлогом нового 
назначения. Однако врачи высказались против этой поездки, и он попросил 
направить к нему доверенного офицера с соответствующей депешей. 14 октября 1944 
года Борман послал в Герлинген Бургхофа в сопровождении еще одного генерала. 
Они предложили фельдмаршалу небогатый выбор: либо судебный процесс и позор, 
либо самоубийство при условии достойного содержания его семьи и оказания 
последних воинских почестей в полном объеме. Роммель выбрал второе; Борман 
сохранил его «измену» в тайне (согласно официальным сообщениям, фельдмаршал 
скончался от ран) и точно выполнил все обещанное в отношении его семьи. 
      Любопытно, что Борман заботился и о благополучии вдовы еще одной своей 
жертвы — Гейдриха. Обычно обеспечение семей погибших высокопоставленных 
чиновников брали на себя их ведомства. Подобная помощь была невелика, и этим 
семьям приходилось существенно менять образ жизни. Герда Борман однажды 
написала мужу: «Береги себя! Ты необходим [413] не только нам, но и фрау Тодт, 
фрау Гейдрих, фрау Клюге и многим другим»{56}. 
      Фрау Гейдрих доставляла ему определенные хлопоты, ибо не могла сжиться с 
мыслью, что отныне является частным лицом. Те же проблемы возникли и с вдовой 
Виктора Лутце (начальник штаба СА), погибшего в автомобильной аварии: она не 
желала переезжать из официальной резиденции, хотя партия предлагала ей более 
просторные апартаменты. Чтобы решить вопрос раз и навсегда, Борман поставил 
Гитлера в известность об этих трудностях, и фюрер подписал специальный указ: в 
случае смерти высокопоставленных чиновников их вдовам следует покинуть 
предоставленные государством апартаменты. 
      «Это касается и тебя. Если я умру, выезжай из дома как можно скорее», — 
писал он Герде. В то время, в июле 1943 года, когда сотни тысяч немцев лишились 
крова в результате бомбардировок, у Бормана было три дома: в Пуллахе, в 
Оберзальцберге и в Мекленбурге. Четвертый же дом, реквизированный у евреев в 
Шлюкзее, еще не был отремонтирован. Хотя два из них — в Оберзальцберге и в 
Мекленбурге — были официально оформлены на его имя, в действительности они 
принадлежали Гитлеру. Борман понимал, что если бы (в случае его смерти) фюрер 
оставил Герде какой-то из домов, Ева Браун могла бы доставить ей очень много 
неприятностей: например, прекратить обеспечение овощами из теплиц 
Оберзальцберга. Словом, Герде лучше было бы полагаться только на себя. 
      Вообще же Борман считал, что ему суждено погибнуть в результате либо 
несчастного случая, либо покушения. Подход к проблеме жизни и смерти он решал с 
позиций национал-социализма: индивидуум [414] может умереть — нация не умрет. 
Только повседневное вбивание этой мысли в головы немцев могло заставить их идти 
в бой ради планов Гитлера о мировом господстве. 
      Нетрудно заметить, что за недолгий период после путча высшее командование 
вермахта понесло серьезные потери, а партийная элита добилась права 
осуществлять общее руководство армией.
      * * * 
      Покушение на жизнь Гитлера заставило Бормана поторопиться с подготовкой 
фундамента для «четвертого рейха». Всего двадцать дней спустя, 10 августа 1944 
года, он собрал в Страсбурге глав немецких промышленных династий. Что бы он ни 
говорил о планах послевоенного возрождения Германии, все присутствовавшие на 
встрече в гостинице «Мезон Руж» понимали, что на будущем троне Борман видит 
себя. Однако и они нуждались в талантливом организаторе, способном объединить 
их капиталы так, чтобы они неизбежно оказались на высоте и после разгрома 
Германии. Никто уже не верил в феномен фюрера или в «чудо-оружие». Однако 
следовало подумать о вывозе капиталов и новейших военно-технических разработок 
за рубеж, подготовить базы для продолжения начатых исследований. Например, 
Мессершмитт был близок к выпуску нового самолета, но поражение могло помешать 
окончанию работ{57}. Эти люди не были ни дураками, ни фанатиками, ни истериками.
 Они просто проиграли одну из войн и не собирались погибать вместе с нынешним 
фюрером. 
      Во время выступления перед промышленниками 4 июля в Оберзальцберге Гитлер 
заявил, что с первого [415] дня своей политической карьеры всегда шел ва-банк, 
и добавил: «Господа, если война будет проиграна, экономику переориентировать на