офицерами, следовавшими в отпуск. Путешествие через неспокойную Сибирь заняло 
около тридцати суток, и мы прибыли на место лишь в конце декабря. 

За время нашего путешествия легко было прийти к выводу, что армия находилась на 
грани развала. Новообретенная «свобода» воспринималась очень просто: военные 
полагали, что могли делать все, что им заблагорассудится. Революция 
распространилась по линии сибирской железной дороги вплоть до Дальнего Востока. 
Вокзалы и железнодорожные депо находились в руках бунтующих солдат. Само слово 
«свобода» в эти дни служило паролем. Коменданты вокзалов были беспомощны, а тех,
 кто пытался навести порядок, расстреливали. Когда поезд прибывал на ту или 
иную станцию, не было никакой гарантии, что он будет в состоянии двигаться 
дальше. Ведь паровоз могли отцепить и передать какому-нибудь воинскому эшелону. 
Все хотели поелику быстрее добраться до дома. 

Непосредственно на театре военных действий порядка было заметно больше — скорее 
всего, потому, что пока еще не существовало «солдатских советов»: они возникнут 
только 12 лет спустя. Впрочем, и там, во фронтовой зоне, не было уверенности в 
том, что в один прекрасный день солдаты не примут участия в этих волнениях. 

Когда мы прибыли в Петербург, ситуация там по-прежнему оставалась неспокойной. 
Царский манифест от 17 октября 1905 года, названный «манифестом свободы» и 
обещавший более широкие гражданские права и либеральную конституцию, конечно же,
 не смог предотвратить революционную волну, которая прокатилась по всей стране. 
Но порядок, во всяком случае, удалось навести, и монархия была спасена — в 
Петербурге и Москве с помощью гвардейских полков, не принимавших участия в 
войне, а в других районах страны — с помощью кавалерийских частей. 

Только после революции 1917 года стало известно, что за день до объявления 
«манифеста свободы» император Николай II решил было отречься от короны в пользу 
своего брата Великого князя Михаила, но в последний момент отказался от этого 
намерения. Остается только гадать, что могло произойти в будущем, если бы 
император освободился от непосильной для него ноши. Двенадцать лет спустя 
Николай II сделал это, но — слишком поздно. 

Русско-японская война была первой из пяти моих войн. Я отправился на нее, чтобы 
испытать свои силы в ратном деле, и эта надежда сбылась. Тот, кто хотел видеть 
и слышать, теперь, после окончания войны, мог понять, как следовало и как не 
следовало вести боевые действия, и разобраться в том, что важнее — предвоенная 
дипломатия и боеготовность или стратегия и тактика самой войны. Но что самое 
главное, военные действия в Маньчжурии гораздо ярче, чем все предыдущие военные 
столкновения, показали: война — дело не только армии, это удел всей нации. Если 
посмотреть именно с этой точки зрения, то японцы продемонстрировали всему миру 
блестящую картину единомыслия и жертвенности. 

Поражение России и последующие волнения, которые поколебали основы царской 
власти, решительным образом повлияли на всю мировую политику. Одним из 
важнейших последствий было то, что девять лет спустя руководители Германии 
недооценили своего восточного соседа и ввязались в войну на два фронта. 

В связи с сильным ревматизмом, полученным на войне, я получил длительный отпуск 
и, к моему счастью, смог съездить на родину. В Финляндии тоже были новые веяния.
 Революция в России дала моей родине передышку в борьбе против национального 
гнета. На переломе столетий это угнетение проявилось во введении 
противозаконной военной обязанности, русификации учреждений и других 
насильственных действиях. Следует вспомнить и о том, что Финляндии было 
запрещено иметь собственные военные силы. В это трудное время российский 
император — Великий князь Финляндский — отменил часть ненавистных решений по 
русификации, и финское общество получило возможность осуществить те реформы, 
которым до сих пор препятствовала государственная власть России. Основной из 
них была реформа института представительства, что означало отказ от сословного 
представительства времен шведского правления (в Швеции от него отказались еще в 
1866 году) и замену его на народное представительство. 

В качестве старшего представителя баронской ветви нашего рода я принимал 
участие в последнем сословном представительстве 1906 года, когда решался вопрос 
о народном представительстве. По предложению сената избирательное право 
предоставлялось всем мужчинам и женщинам, достигшим 24 лет. Обсуждение этого 
вопроса продвигалось довольно медленно, что было связано скорее с методом 
работы сословного представительства, чем с какими-либо разногласиями. Когда 
стали обсуждать вопрос об объединении финского народа в рамках автономии под 
защитой западного правопорядка — автономии, унаследованной от наших отцов, — 
все сословия быстро пришли к полному согласию. Они решили отказаться от своих 
привилегий и единодушно поддержали это предложение. 

Был ли финский народ готов к таким резким переменам? Ответ на этот вопрос был 
получен одиннадцать лет спустя, и он был отрицательным.