я тут еще ничего не запомнила, я здесь 
всего 
второй день». Фидель все понял, но промолчал. Оказалось, что девочка была из 
захудалого 
детдома, а организаторы сняли табличку с его номером и приколотили на фасад 
образцового 
детского сада. 

«Ох и досталось советским партийцам от Кастро на заключительном банкете в 
Ленинграде! – рассказывал мне Николай Леонов. – Фидель попросил собрать узкий 
круг 


людей и сказал свое веское слово: „Я хочу выступить с критикой с позиций друга. 
Зачем вы 
устраиваете показуху, встречая меня, вашего искреннего друга и гостя? Вы много 
вещей 
делаете в приказном порядке. Вы прокладываете метро, а приостановили столь 
важные 
работы из–за меня, лишь бы проехал кортеж наших машин. Я не гордый. Мог бы 
поехать в 
объезд. Зачем надо устраивать бутафорию, тем более я понимаю, что Ленинград – 
это 
город–мученик, только–только восстанавливающийся после ран, нанесенных войной. 
Неужели он не имеет право показать свои недостатки? Вы принимаете меня, как 
арабского 
шейха. Так друзей не принимают“. 
„Я хочу выступить с критикой с позиций друга. Зачем вы 
устраиваете показуху, встречая меня, вашего искреннего друга и гостя? Вы много 
вещей 
делаете в приказном порядке. Вы прокладываете метро, а приостановили столь 
важные 
работы из–за меня, лишь бы проехал кортеж наших машин. Я не гордый. Мог бы 
поехать в 
объезд. Зачем надо устраивать бутафорию, тем более я понимаю, что Ленинград – 
это 
город–мученик, только–только восстанавливающийся после ран, нанесенных войной. 
Неужели он не имеет право показать свои недостатки? Вы принимаете меня, как 
арабского 
шейха. Так друзей не принимают“. 

Этот эпизод явился пощечиной для ленинградского обкома партии. Слух об этой 
«импровизации» Фиделя сразу дошел до Хрущева. А Кастро тем временем отправился 
на 
Украину. Никита Сергеевич позвонил тогдашнему первому секретарю украинской 
компартии Подгорному и сказал: «Не надо никакого официоза, пусть куда скажет, 
туда и 
едет». Приезжаем к Подгорному. На его столе огромная карта Украины. «Ткни, куда 

хочешь», – улыбается Подгорный. Фидель «ткнул» в пригород Киева. Отъезжаем на 
несколько километров от столицы. Там обычное село. Фидель просит остановить 
машину у 
свинофермы. Партийцы в костюмах и ботинках в изумлении. Фидель в своих 
знаменитых 
армейских сапогах перемахивает через заборчик и идет к свинарке. Я за ним. 
Знакомимся. 
Свинарка Мария, вдова, потеряла мужа на войне. Фидель спрашивает ее о работе, 
благо с 
сельским хозяйством знаком не понаслышке. Потом он говорит: «А пошли, Мария, 
посмотрим твой дом, угостишь чем–нибудь?» – «Да нет у меня особо ничего», – 
отвечает 
женщина. В результате пошли. В хате, как в обычном крестьянском домишке, – все 
простенько и скромно. Мария достает хлебушек, моченые яблоки, яйца, сало, 
картошку. 

Борщ теплый в печи. Фидель улыбается. Мария, смущаясь больших начальников, не 
решается достать самогон. Но ее уговаривают, хотя обслуга уже сбегала и 
принесла коньяк с 
рюмками. Нехитрая трапеза заканчивается задушевной беседой Фиделя и Марии за 
жизнь. 
Фидель сияет: «Мне не надо никаких сухих докладов по экономике. Я счастлив 
увидеть, что 
простые люди живут в достатке»». 

В СССР Фидель вернется довольно скоро, через полгода, чтобы ощутить всю 
прелесть 
русской чудесницы–зимы. Его покатают на тройке с бубенцами, повезут н