Байкал разрывал нашу единственную коммуникационную линию - одноколейную 
железную дорогу, и японцы, конечно, учитывали этот пробел в нашей подготовке к 
войне. 

К вечеру мы снова очутились в поезде, но он уже не имел ничего общего с 
сибирским экспрессом. Мы сидели в грязном нетопленом вагоне, набитом до отказа 
людьми всякого рода, среди которых появились уже и многочисленные герои тыла. 
Вагона-ресторана, конечно, и в помине не было, железнодорожные буфеты были уже 
опустошены, и тут-то я начал свою "кухонную карьеру", поджаривая на сухом 
спирте запасенную в Иркутске ветчину с черным хлебом. 

Продвигаясь по Забайкалью, поезд постепенно пустел, так как офицеры и солдаты 
высаживались для дальнейшего следования уже на подводах. 

- Но когда же, наконец, запахнет войной? - спрашивали мы друг друга. 

- Подождите - объяснял Одинцов.- Дайте доплестись до станции Маньчжурия. 

* * * 

Пограничная станция Маньчжурия была в ту пору окружена небольшим поселком и 
отличалась от других станций только скоплением товарных поездов на 
многочисленных запасных путях. 

Вечерело, когда наша троица генштабистов разыскала на одном из этих путей вагон 
начальника передвижения войск. Начальник, подполковник генерального штаба, 
принял нас с распростертыми объятиями. Но его беспечный тон и обрюзгшая от 
пьянства физиономия не предвещали ничего хорошего. 

- Куда вам торопиться? - сказал он.- Успеете еще навоеваться! Сегодня здесь бал 
в пользу Красного креста, и я, конечно, рассчитываю на вас. А завтра приглашаю 
вас к себе на обед! Тогда и потолкуем обо всем! 

Сопротивление оказалось напрасным. Пришлось остаться, чтобы задобрить 
подполковника и обеспечить себе возможность уехать хотя бы на следующий день. 

В небольшом и душном станционном зале вечером вертелись пары железнодорожные 
служащие, офицеры пограничной стражи, дамы, интенданты, два-три врача, а сам 
начальник передвижения не покидал буфета и "в пользу Красного креста" пил 
шампанское бокал за бокалом. 

На следующий день отъезд затормозился обедом. После нескольких томительных 
часов, в течение которых подполковник показывал свое умение пить, нам удалось, 
наконец, убедить его в серьезности нашего желания уехать возможно скорее, и к 
вечеру вся уже повеселевшая компания пошла в железнодорожное депо выбирать 
вагон. Тщетно старался заведующий депо доказать, что облюбованный 
подполковником тяжелый пульмановский вагон опасен для следования из-за поломки 
левой рессоры и сношенности тормозов. Хозяин наш был непреклонен и приказал 
прицепить вагон к очередному товарному поезду с мукой. 

Результат сказался в хинганском туннеле, выход из которого к тому времени не 
был еще вполне закончен. Сперва мы почувствовали толчки и объяснили это 
неловкостью машиниста. Но проводник растерянно заявил, что наш тяжелый вагон 
напирает при спуске на весь состав. Мы пошли тормозить вручную, но было уже 
поздно: вылетев из туннеля, мы проскочили полустанок, где была положена 
обязательная остановка, и если не разбились, то лишь благодаря чуду. 

На следующее утро мы уже забыли о ночной тревоге и, не отрываясь от окон, 
делились впечатлениями о новой невиданной нами стране. 

На безграничной желтой равнине, залитой солнцем, изредка попадались верблюды, у 
чистеньких железнодорожных станций толпились китайцы с косами в теплых синих 
телогрейках и чувяках на толстой мягкой подошве. И сибирская тайга, и глубокие 
снега - все осталось далеко позади. Начиналась Маньчжурия. 

В Харбине мы простились не только с нашим больным вагоном, но и с главной 
железнодорожной магистралью Москва - Владивосток. Отсюда почти в 
перпендикулярном направлении отходила ветка на Мукден, столицу Маньчжурии, 
дальше - на Ляоян и Порт-Артур. 

Эта магистраль сыграла решающую роль во всей несчастной войне. Она была 
единственной артерией, которая не только пополняла нашу армию, но и питала ее. 
По ней в течение двух лет катились вагоны, набитые русскими бородатыми 
крестьянами, одетыми в серые шинели и брошенными за десять тысяч верст в чужую 
им страну для пролития крови "за царя и отечество". По ней же шли бесконечные 
поезда с мукой и крупой (и чуть ли не с сеном) вперемежку с бесчисленными 
платформами, на которых торчали дышла и оглобли зеленых двуколок и зарядных 
ящиков. Увы, много реже виднелись на них дула орудий.