как с его, так и с моим настроением. 

Глава вторая. От Москвы до Ляояна 

Спокойно движется на восток сибирский экспресс. За окнами купе расстилаются 
безбрежные зимние равнины, все тихо и сонливо кругом. На станциях тишину 
нарушают только заливающиеся и как-то по особенному замирающие традиционные 
русские звонки. 

Ничто в этой зимней спячке не напоминало о разразившейся на востоке грозе. 
Общей мобилизации еще не было. Петербург еще не раскачался. 

Я с нетерпением ожидал увидеть Урал, через который переезжал в детстве между 
Пермью и Тюменью, но на сибирской магистрали его можно было распознать, пожалуй,
 лишь по еще более замедленному ходу поезда, с трудом преодолевавшего подъемы. 
Только солнце, это ослепляющее сибирское солнце, воскрешало мои воспоминания 
детства. Мне уже с трудом верилось, что когда-то я пересекал сибирскую тайгу не 
в международном вагоне, а в громоздком и тряском тарантасе. Мягкие диваны с 
белоснежными простынями, блестящие медные ручки и всякого рода стенные приборы, 
мягкие ковры - все это являло собой невиданную мною на железной дороге роскошь 
и комфорт. О военной опасности напоминала, пожалуй, только внешняя стальная 
броня вагонов, которая, по объяснению моего спутника и товарища по выпуску, 
всезнающего Сережи Одинцова, была поставлена для предохранения пассажиров от 
обстрела хунхузами. Впрочем, в этом случае рекомендовалось ложиться на пол, так 
как броня доходила только до нижнего края оконных рам. Вагон-ресторан вполне 
соответствовал роскоши всего поезда. 

Пассажиры были исключительно военные и почти все знакомые между собой. Одни 
только что сменили гвардейские мундиры на чекмени Забайкальского казачьего 
войска и широкие шаровары с ярко-желтыми лампасами; другие надели эту форму 
после продолжительного пребывания в запасе или в отставке, иногда вынужденной. 
Здесь был, например, лейб-гусарский ротмистр граф Голенищев-Кутузов-Толстой - 
пропойца с породистым лицом. В свое время его выгнали из полка за кражу денег, 
которые он находил в солдатских письмах. Почетным пассажиром был принц Хаимэ 
Бурбонский, гродненский лейб-гусар в малиновых чикчирах, испанец, с трудом 
изъяснявшийся по-русски, бретер и кутила, прожигавший жизнь то в варшавском, то 
в парижском полусвете. 

Самым интересным был полковник Елец. Его, гродненского гусара, в свое время 
знала вся Варшава, его знал Петербург как завсегдатая балов и маскарадов, его 
знал и Дальний Восток как талантливого генштабиста. Впрочем, из генерального 
штаба его изгнали за едкую сатиру в стихах, составленную им на русских 
генералов, командовавших войсками в боксерскую кампанию. Елец ехал на эту войну 
как человек бывалый, знакомый с Дальним Востоком, и был неразлучен со своим 
однополчанином Хаимэ Бурбонским. Елец был, несомненно, талантливый человек. Он 
написал интересный исторический очерк о бессмертном герое 1812 года- Кульневе. 
Но, как и многие русские моего времени, Елец растратил свою талантливость и 
образование на пустяки, оставаясь лишь остроумным фрондером, и опустился до 
того, что стал приживалом при Хаимэ Бурбонском. 

А вот и лихие мои товарищи по полку, образцовые молодые поручики Аничков, по 
прозвищу Рубака, и Хвощинский, погибший в самом начале войны в разъезде. Тут же 
Скоропадский - будущий гетман, Врангель - будущий белый "вождь". 

Все это были кавалеристы, и шли они на пополнение исключительно казачьих 
частей; артиллеристов и пехотинцев видно не было. Мы с моими однокашниками по 
академии Одинцовым и Свечиным держались в стороне от этой публики, да и она 
редко с нами заговаривала: генштабисты в этой компании были не в чести. 

* * * 

Впереди полная неизвестность и самое смутное представление о том, что такое 
война. Вставал в памяти мотив нашего кавалерийского сбора, который нам еще в 
детстве отец распевал под рояль. Его играли полковые трубачи каждое утро в 
лагере при сборах на учении: 

Всадники-други, в поход собирайтесь! 

Радостный звук вас ко славе зовет, 

С бодрым духом храбро сражаться, 

За родину сладкую смерть принять. 

Да посрамлен будет тот, малодушный, 

Кто без приказа отступит на шаг! 

Долгу, чести, клятве преступник