эскадронов. Он был бодр и свеж, как будто бы эту ночь не пил, а спал не 
просыпаясь. 

Вспомнив, должно быть, эту ночь, Орлов в ответ на мое согласие служить в 
уланском полку велел подать в кабинет бутылку шампанского. Мы выпили на "ты". 

Наше сближение было нарушено, впрочем, очень скоро японской войной, разделившей 
гвардейское офицерство на участников войны и на тех, кто, подобно Орлову, 
остался в столице, чтобы защищать монархию от разразившейся революции. 

Красавец Орлов - как командир уланского полка, шефом которого была молодая 
царица,- естественно, ей понравился и незаметно из строевика-бурбона обратился 
в приближенного ко двору. Кто потом говорил, что в него влюбилась знаменитая 
фрейлина Вырубова, кто уверял, что и наследник был обязан своим появлением на 
свет Орлову, но, как бы то ни было, все кончилось его смертью от чахотки. Тогда 
пошли обычные сказки про то, что его отравили, и действительно достоверные 
рассказы о горе императрицы, ездившей на поклонение его могиле в Царском. Одно 
лишь несомненно, что Орлов был одним из тех, на кого рассчитывала с 
наступлением революционной опасности супруга безвольного царя... 

Через несколько дней после встречи с Орловым я уже принимал эскадрон. В 
хозяйственной канцелярии меня ждал мой предшественник, ротмистр старого закала 
князь Н. А. Енгалычев. 

Все хозяйственные расчеты по "приварочным", "фуражным" и "кузнечным" деньгам, 
конечно, были заранее заготовлены старшим писарем, и нам оставалось только 
расписываться в соответственных графах, а князю, кроме того, то и дело 
расстегивать уланку и передавать мне из туго набитого бумажника причитавшиеся с 
него деньги. 

В них он, как оказалось, по временам весьма нуждался, так как, не имея личного 
состояния, зависел от своей богатой супруги. 

- Когда княгиня давала деньги,- объяснял мне впоследствии вахмистр Зеленяк,- то 
и людям и коням бывало хорошо, но потом, конечно, бывали задержки. 

Я тут же в канцелярии узнал, что все довольствие людей, кроме мяса, я должен 
покупать сам на "приварочные" деньги. 

Для коней интендантство поставляло только овес, сено же и солома и даже железо 
для ковки заготовлялись попечением командира эскадрона. 

Пока князь объяснял мне причины, которые побудили его расстаться со старым 
вахмистром, оказавшимся таким "хорошим хозяином", что во дворе эскадрона гуляли 
и куры, и гуси, и чуть ли даже не корова, на что у князя денег не хватало,- нам 
пришли доложить, что эскадрон построен в манеже. 

Первым пошел в полной парадной форме князь, чтобы опросить претензии и 
проститься с людьми, а через несколько минут, поправив на голове свою 
кавалергардскую каску, подтянув поясную портупею тяжелого палаша, пошел и я. 
Сердце дрогнуло, когда незнакомый офицер впервые при моем приближении 
скомандовал: 

- Смирно! Сабли вон! Слушай на караул! 

Подняв саблю подвысь, он пошел мне навстречу, опустил саблю и четко рапортовал: 


- Во вверенном вам номер третьем эскадроне офицеров - четыре, унтер-офицеров - 
тринадцать, улан - сто тридцать пять. 

Это был старший офицер эскадрона Александр Иванович Загряжский, только что 
вернувшийся в полк из запаса. Он уходил из полка, мечтая заняться земледелием в 
своем крупном имении на Украине, но, соскучившись, вернулся на военную службу. 

Передо мной в образцовом порядке выстроен вверенный уже мне эскадрон. Он 
выглядит очень нарядно. Правда, после великанов-кавалергардов люди совсем 
малюсенькие, но к ним так идут их уланские синие двубортные мундиры с 
расставленными вверху и сдвинутыми внизу пуговицами; на головах черные легкие 
каски, лихо надетые набекрень, с белыми свисающими султанами из конского 
волоса; на передней части каски золотой орел и такая же пластинка в виде 
ленточки с надписью: "За Телиш, 1877 года". В этой лихой атаке в конном строю 
на турецкие окопы особенно отличился и понес тяжелые потери как раз мой 3-й 
эскадрон. 

Опрос претензий произвожу строго по уставу, опрашивая отдельно, в стороне, 
офицеров, потом унтер-офицеров и, наконец, нижних чинов. Как водится, никто на 
князя не жалуется. Таким образом, внешне все оказывается в порядке. 

Эскадрон перестраивается, и Загряжский командует: "К церемониальному маршу!"