За длинным столом сидели имевшие вид пришельцев с того света два старика в 
ветхих черных сюртуках генерального штаба с потускневшими от времени 
серебряными аксельбантами и генеральскими погонами. 

Один из них, профессор Шарнгорст - маленький, седенький, с наивным, почти 
детским выражением лица, говорил мягко, вкрадчиво, но не без ядовитости, а 
другой - Цингер - высокий брюнет, с впавшими глазами и всклокоченными 
бакенбардами, ревел как лев, а в сущности, как потом оказалось, был гораздо 
безобиднее своего коллеги. Тут же присутствовал генерал - профессор Штубендорф. 
Эти три обрусевших немца были столпами, на которых держались в академии 
математика, астрономия и геодезия. 

Я попал сперва к Шарнгорсту. Не удовлетворившись решенной мною задачей по 
извлечению корня третьей степени, он помучил меня еще и такими вопросами из 
теории чисел, на которые я отвечал больше по догадке, чем по знанию. Я понял, 
что программы для этого маленького человека имеют второстепенное значение. 

- Переходите к геометрии. Что у вас там? Круг? Вот и отлично.- И вместо столь 
знакомых мне теорем по учебнику Семашко, на которых зиждилось все преподавание 
геометрии в корпусе, маленький генерал велел начертить просто круг, потом 
другой, побольше, и предложил определить центры всех третьих кругов, касающихся 
первых двух. 

Подобных задач на построение в корпусе мы никогда не решали, и в программах о 
них не упоминалось. Шарнгорсту дела до этого не было, и он заставил меня 
мучиться у доски добрых два часа. То и дело мне приходилось стирать 
многочисленные хорды и перпендикуляры. 

Доска стала уже сероватой, мундир мой покрылся мелом, горькая обида туманила 
сознание, а мой мучитель изредка только подходил и приговаривал: "А есть еще 
случай, вами неразобранный..." Вспоминал я в эти минуты несчастного своего 
товарища Горяинова, и обидным мне казалось подвергнуться его участи. 

В конце концов надо мной сжалился грозный Цингер, долго кричавший перед этим на 
моего соседа, элегантного измайловца. Молчание Шарнгорста было прервано его 
лаконическим: 

- Смотрите, поручик,- очевидно, чин корнета, как слишком несерьезный, он не 
признавал,- переходите к тригонометрии. 

Я отлично сознавал в эту минуту, что слово "переходите" совершенно не означало, 
что я не провалился. К счастью, по тригонометрии я получил высший балл - 12, 
что компенсировало мою неудачу по геометрии. 

Перескочив два серьезных препятствия на экзаменационном стипль-чезе, в виде 
русского языка и математики, и потеряв при этом несколько "свалившихся", наша 
группа уже бодрее пошла на чисто военные препятствия - на экзамен по уставам. 
Целый день мы переходили от одного стола к другому, от одной черной доски к 
другой, излагая и рисуя по очереди уставные порядки всех родов оружия. По 
уставам экзаменовало пять полковников генерального штаба, каждый - по своей 
специальности и роду оружия, к которому он принадлежал до поступления в 
академию. Лучший прием мне был оказан бывшим кавалеристом, конногренадером, 
потерявшим, впрочем, всякий гвардейский вид и уже растолстевшим, хамоватым 
полковником Мошниным: он беседовал со мной, почти как с коллегой, давая 
почувствовать остальным экзаменующим, что наше кавалерийское дело - это 
искусство, трудно доступное для простых смертных. 

Тут полный балл для меня заранее был обеспечен, но вот зато следующий полковник,
 бывший артиллерист и профессор истории военного искусства в России Мышлаевский,
 встретил меня сразу очень сухо. Когда я начертил на доске все строи 
артиллерийского дивизиона по только что выпущенному уставу этого нового для 
России войскового соединения, то он, проверив цифры всех дистанций и интервалов,
 не давая мне докладывать, спросил: 

- Кто состоит при командире дивизиона? 

Назвав адъютанта, ординарцев, трубача, я пропустил двух разведчиков. 
Мышлаевский язвительно заметил: 

- Ну, конечно, где там гвардейскому корнету помнить об артиллерийских 
разведчиках,- и сбавил мне за это сразу два балла. 

На уставах наша группа не понесла потерь, но ощущала немалую тревогу, явившись 
через два дня на экзамен по главному военному предмету - тактике. По ней 
экзаменовали те два профессора, которые и читали этот предмет в академии: по 
элементарной тактике - полковник Орлов, по общей - полковник Колюбакин. 

Николаю Александровичу Орлову, при его внешности и слащавом вкрадчивом голосе, 
гораздо более подходила бы поповская ряса, чем мундир генерального штаба. Это