Белосельская, родом американка, Трубецкая, Орлова, Бобринская, говорившие 
по-русски или с природным или со специально привитым английским акцентом. 
Особенно смешон был один из их постоянных кавалеров - "лорд в казачьей форме", 
Иван Орлов, перенявший от них этот модный акцент. 

В нашем полку этих дам окрестили общим нарицательным именем "чирята"; оказалось,
 что они еще во время коронации в Москве, увидев в обеденном меню название 
жаркого - "чирята", как подлинные иностранки, попросили объяснить им - что бы 
это значило? Некоторую брешь в этой стене пробивали лишь большие балы в Зимнем 
дворце, на которые приглашалось до трех тысяч человек. 

Существовало общество "второго сорта", более смешанное, составленное из 
офицеров вторых полков и семейств чиновников всех ведомств. Постепенно в это 
общество влились финансовые и промышленные тузы, но кавалергардам в нем бывать 
не рекомендовалось. 

В поисках более культурной среды я попробовал было возобновить знакомство с 
интеллигентной еврейской семьей Киршбаумов, где встречались музыканты и 
писатели, но с первых же вечеров почувствовал, что моя белая фуражка и шпага 
делают меня чужим в их среде. 

Высший петербургский свет знал об интеллигенции, которой была так богата наша 
северная столица, только понаслышке, и я помню, что посещение графиней Ферзен, 
урожденной Долгоруковой, пьес Чехова было воспринято окружающей средой как верх 
вольнодумства. 

Правящий петербургский свет представлял собою добровольную тюрьму, созданную 
заключенными в ней аристократами. Многие из нее бежали, если не навсегда, то 
хотя бы на короткий срок, за границу, а я замечал, что даже в Москве и в 
Варшаве дышалось легче. 

Существенную роль, сопряженную во всяком случае с неимоверным утомлением и 
затратой времени, играли обязанности, связанные с религией. Нигде, кажется, на 
земном шаре не бывало столько покойников, и нигде они не доставляли столько 
хлопот, как в Петербурге. Как только в "Новом времени" появлялось объявление в 
черной рамке о смерти какого-либо члена высшего общества, не только дальние 
родственники и близкие друзья, но просто связанные знакомством с каким-либо 
родственником умершего считали своей обязанностью прежде всего лететь на 
панихиду на квартиру. Таких панихид совершалось по две точно, в два часа дня и 
в восемь вечера. Все дамы облачались в черные платья с крепом, что многим было 
к лицу; офицеры должны были быть в так называемой "обыкновенной" форме, то есть 
в той же парадной, но при погонах вместо эполет, и иметь черную повязку на 
левом рукаве. Панихиды служили, как это ни странно, удобным местом свиданий, 
так как в гостиной, где лежал покойник, места бывало мало из-за бесчисленных 
венков, и большинство, хотя и имело свечи в руках, но, не слушая богослужения, 
толпилось в соседних комнатах и коридорах. Многоутомительны бывали дни похорон, 
приходилось решать: заехать ли только утром на вынос из квартиры и сделать для 
вида несколько шагов за траурной колесницей, или так рассчитать время, чтоб 
словчиться попасть к концу отпевания в один из монастырей. Весной приходилось 
бывать на свадьбах, где уже в церкви шли оживленные разговоры, ничего общего с 
"таинством брака" не имевшие. Если ко всем этим светско-религиозным 
обязанностям прибавить добрый десяток так называемых царских дней, когда 
приходилось в полной парадной форме являться по наряду в Исаакиевский собор, то 
можно составить себе некоторое представление о том, что заставило Гришу 
Черткова одобрить мое бегство из полка. 

Три раза обернулся для меня годовой цикл этой жизни, и я с ужасом спросил себя, 
выдержу ли четвертый. 

Отвести душу можно было только с Гришей Чертковым, племянником толстовца 
Черткова, моим старшим офицером в эскадроне. 

- Взгляни,- говорил он мне, показывая на обеденный стол артели,- кто сидит во 
главе стола, кто удовлетворяется подобной жизнью и засиживается в полку на 
десятки лет. Все, кто поспособнее, бегут отсюда, устраивают свою жизнь иначе... 
В каждом эскадроне по одному, много - по два любителя строевого дела, а для 
остальных полк и высший свет только трамплин для прыжка в губернаторы или 
просто способ убить время. 

- А я вот решил готовиться в академию. А то завязнешь, как завязли в полку наши 
милые старички. 

- Да, конечно, академия,- задумчиво ответил Чертков,- но не люблю я "моментов". 


Так называли тогда генштабистов за пристрастие многих из них к таким выражениям,
 как "надо поймать момент", "это момент для атаки", и т. п. 

Глава седьмая. Академия Генерального штаба (1899-1902)