день из бочек, развозившихся на одноконных повозках. Потом появлялась 
неизбежная дворцовая полиция и конные гвардейские жандармы, которые, в отличие 
от гражданских жандармов, носили светло-голубые нарядные мундиры. Наконец 
приезжали военные прелестно разодетые дамы, и ходить на учение становилось не 
так скучно, как в начале лагерного сбора. Вообще в течение двух-трех недель в 
году Красное напоминало роскошное дачное место. 

Так называемый главный лагерь тянулся на семь километров вдоль пологого ската 
долины речонки Лиговки, начинавшейся у живописного Дудергофского озера. Высокая 
гора Дудергоф скрывала в своем густом лесу и на дачах не один роман юнкеров с 
офицерскими женами. 

Главный лагерь, предназначавшийся для пехоты, состоял из рядов белых палаток, 
перед которыми была посыпанная песочком линейка. Обычно безлюдная, она оживала 
лишь в девять часов вечера, когда ее заполняли обитатели палаток. Дневальные, 
стоявшие под деревянными "грибами", на все голоса, как петухи, распевали приказ 
дежурного по лагерю: "Надеть шинели в рукавы-ы!" Затем звучали сигнальные рожки,
 игравшие в темпе марша пехотную "Зарю" и заглушавшие полный поэзии мотив 
кавалерийской "Зари". После нескольких минут тишины, посвященных перекличке, 
рев многих тысяч голосов оглушал все окрестности пением молитвы "Отче наш". 

За палатками зеленела сплошная полоса березовых рощ, в глубине которых вдоль 
шоссе вытянуты были ряды офицерских дач, окрашенных в цвета мундиров 
соответственных гвардейских полков. 

На другом берегу долины Лиговки вдоль Военного поля тянулся авангардный лагерь, 
предназначенный для армейской пехоты и военных училищ. Кавалерийские полки 
занимали по традиции всегда одни и те же деревни, разбросанные в районе десяти 
километров от Военного поля. 

Пехотные стрельбища тянулись во всю длину позади главного лагеря. 

Они были хорошо оборудованы на все дистанции. Здесь-то и проходила та часть 
обучения - стрельба из винтовок,- на которую было обращено особое внимание в 
русской армии после войны 1877 года; в этой войне, как и в Крымской, героизм 
русского солдата был сломлен превосходством ружейного огня его противника. 

Что же касается маневрирования, то до русско-японской войны реформы коснулись 
только нашего рода оружия - конницы, а пехота передвигалась на поле сражения по 
давно устаревшим правилам. 

Мы только что получили новые строевые уставы, разработанные, в 
противоположность обычаям, в весьма короткий срок. Их написал начальник штаба 
генерал-инспектор кавалерии Палицын, объехавший предварительно со специальной 
комиссией кавалерийские школы и полки Германии, Австрии и Франции. 

Пара, составленная из волевого, но взбалмошного Николая Николаевича и 
спокойного до комизма, но образованного и хитрого Феди Палицына, удовлетворяла 
требованию о том, чтобы в начальнике соединялись воля и ум. 

Результаты реформы не преминули сказаться. Изо дня в день вся русская кавалерия 
меняла свое лицо. Стих "вой" команд, передававшихся когда-то хором всеми 
начальниками до взводных командиров включительно, и взамен этого, по простому 
знаку шашкой, не только эскадрон, а целые дивизии развертывались веером в строй 
эскадронных колонн, производили заезды в любом направлении в полной тишине и на 
полном карьере - слышался лишь топот тысяч копыт. 

Но не нужно думать, что это произошло без затруднений. Дикий ужас охватывал 
всех старших кавалерийских начальников при появлении на поле долговязого 
всадника в гусарской форме, Николая Николаевича. Генерал-инспектора сопровождал 
скромный генштабист с рыженькой бородкой Федя Палицын; старый пехотинец, он 
выучился галопировать на своей рыженькой кобылке. 

Лукавый, как прозвала Николая Николаевича вся кавалерия от генерала до солдата,
- заимствовав это прозвище из слов молитвы: "избави нас от лукавого",взирал на 
учение, бросив поводья на шею своего серого коня. Федя при этом что-то 
нашептывал. 

Но вот сигнал: "Сбор начальников отдельных частей", и через минуту стек в руке 
Лукавого образно дополняет разнос подчиненных. Едкие фразы кажутся еще более 
ядовитыми от шипящего сквозь зубы голоса. Под конец стек взлетает резко в 
воздух, и слышится истерический крик: 

- Я вам покажу, ваше превосходительство! Я вас выучу командовать! - Или же 
попросту: - Вон с поля! Не хочу видеть моих гусар! 

Некоторые командиры "с положением" при этом не робели, а командир гусар, 
недалекий, но невозмутимый князь Васильчиков, после крика: "Вон с поля!" 
спокойно отсалютовал, повернул коня и тут же при Лукавом скомандовал: