Маньчжурии говаривали мы, бывшие гвардейцы, сталкиваясь с тяжкой военной 
действительностью: "Да, это тебе не красносельские маневры!" 

Выступление в лагерь очень смахивало на красивый пикник. День для этого 
выбирался в начале мая - теплый, солнечный. Из сорока офицеров полка в лагерь 
выходило не больше двадцати - в большинстве молодежь. Остальные разъезжались по 
своим имениям, на заграничные курорты, и мы их до осени никогда не видели. 

Полк вел новый командир полка, известный всему Петербургу "дяденька Николаев". 
Вся жизнь этого человека протекла между полковыми казармами и великосветскими 
салонами. Сын мелкого тульского дворянина, нажившего, как многие, хорошее 
состояние на откупных операциях после освобождения крестьян, этот красивый 
мальчик окончил с грехом пополам нетрудный курс Николаевского кавалерийского 
училища и, благодаря своим деньгам, был принят в кавалергардский полк. Кроме 
красивой "парикмахерской" внешности он обладал очень важным свойством - умением 
молчать и этим скрывать не только свое полное невежество, но и бедность 
словарного запаса. Попав, благодаря мундиру полка, в чуждую ему великосветскую 
среду, он усвоил основные требования, предъявляемые этой средой: уметь кое-как 
объясняться на французском языке, хорошо одеваться и иметь приличные манеры. С 
удивительным искусством он стал подражать представителям самых высших 
аристократических семейств, как, например, своему старшему товарищу по 
эскадрону князю Барятинскому, близостью с которым особенно гордился. Потом надо 
было завести хороший роман с какой-нибудь великосветской замужней дамой; 
барышни Николаева не интересовали, так как трезвая расчетливость отвращала его 
от каких бы то ни было обязанностей, связанных с семейной жизнью. Ему повезло, 
и со своими расчесанными, надушенными усами он одержал такую победу, о которой 
даже и мечтать не мог он был внесен в список фаворитов самой великой княгини 
Марии Павловны, жены Владимира Александровича, брата Александра III. С этой 
минуты его карьера была навсегда обеспечена, и он не только получил 
впоследствии командование кавалергардским полком и попал в свиту царя, но и, не 
ударив всю жизнь палец о палец, сделался на старости лет даже 
генерал-адъютантом. Большинство с этим мирилось, так как он никому не мешал, а 
те, кто возмущался,- молчали. 

- Совокупность отрицательных качеств,- говорил про него мой товарищ Гриша 
Чертков, один из культурнейших офицеров полка,- дает, оказывается, 
положительный результат! 

Командовал он полком так. Верный принципу - достигать результатов с наименьшей 
затратой собственных усилий,- он предоставлял полную свободу действий двум 
своим помощникам, командирам эскадронов, и адъютанту. Зимой он выходил из своей 
квартиры прямо к завтраку в офицерскую артель, что позволяло ему услышать все 
текущие полковые новости. После завтрака он появлялся с большой гаванской 
сигарой в зубах в гостиной, куда адъютант полка Скоропадский приносил ему к 
подписи приказ и текущие бумаги. Отдохнув у себя на квартире, он на хорошей 
паре рысаков ехал на Морскую в яхт-клуб, где садился за карточный стол или к 
зеркальному окну, из которого наблюдал за проходящими и проезжающими членами 
высшего петербургского общества. Здесь же он узнавал все великосветские и 
придворные сплетни. После обеда по четвергам - во французский Михайловский 
театр, по субботам - в цирк, по воскресеньям - в балет, а в остальные дни - к 
Шуваловым или Барятинским на партию винта. Исключения в этом порядке дня бывали 
только в субботу, когда "дяденька" вместо двенадцати выходил из своей квартиры 
на полковом дворе в десять часов утра и шел в большой манеж. Здесь для поднятия 
строевой дисциплины он пропускал полк в пешем строю по нескольку раз 
церемониальным маршем и в одиннадцать часов проводил общую офицерскую езду. С 
двенадцати порядок для Николаева входил в обычную норму. 

Зато в лагере в короткий период полковых учений и кавалерийских сборов Николаев 
выводил полк в шесть часов утра, с тем чтобы и тут не утомлять ни себя, ни 
людей жарой,- все за это были ему благодарны. Выехав на Военное поле, 
"дяденька" спокойно подавал сигнал трубачам и начинал, как он выражался, 
"сбивать полк". При первом же прохождении он благодарил полк за службу и вселял 
этим во всех нас уверенность и спокойствие при перестроениях даже на самых 
резвых аллюрах. Начальство его ценило, полк получал благодарности, а "дяденька" 
принимал это со скромностью, повторяя, что другого он и не ожидал от своего 
полка. 

Перед выступлением в лагерь он сговаривался заранее с бывшим офицером полка 
графом Александром Шереметевым, который на полпути в Красное - у Лигова - 
устраивал богатейший прием: завтрак на своей даче офицерам и угощение нижним 
чинам. Разумеется, что после этого песни пелись громче и путь казался короче. 

Павловская слобода, где по дворам у крестьян располагался кавалергардский полк, 
составляла продолжение Красного Села, разбросанного вдоль довольно скверного 
шоссе. Это шоссе, с мягкой обочиной для верховой езды, тянулось до Военного 
поля шесть-семь километров. Ближайший к Военному полю отрезок этого шоссе по 
мере приближения конца лагерного сбора, связанного с царским приездом, 
постепенно принимал все более и более нарядный вид. Перед деревянными дворцами 
великих князей и высшего военного начальства благоухали цветы, дорожки 
посыпались ярко-желтым песком, и пыльное шоссе поливалось по нескольку раз в