Через несколько минут наша рота стояла под ружьем, на передней линейке, и 
фельдфебель Бобровский читал нам нотацию, находя, что заправилами беспорядков 
являемся мы, вольнодумные будущие кавалеристы, томящиеся службой в пехотном 
строю. 

Год совместных неприятностей, казалось бы, должен был сплотить товарищей по 
классу, но состав был настолько пестрым, что за исключением двух-трех компаний, 
посещавших по воскресеньям бега на Семеновском плацу и делившихся впечатлениями 
о женщинах и выпивках, все остальные жили каждый особняком, и товарищество 
выражалось лишь в обращении всех между собой на "ты". Это обращение на "ты" 
сохранялось не только во время пребывания в корпусе, но и по его окончании, так 
что бывшие пажи, даже в высоких чинах, заметив на мундире беленький мальтийский 
крестик - значок корпуса, даже к незнакомому обращались на "ты", как к 
однокашнику. 

Главным отличием от кадетских корпусов являлось то положение, что раз ты надел 
пажеский мундир, то уже наверняка выйдешь в офицеры, если только не совершишь 
уголовного преступления. Поэтому наряду с несколькими блестящими учениками в 
классе, уживались подлинные неучи и тупицы и такие невоенные типы, как, 
например, прославившийся друг Распутина - князь Андронников, которого били даже 
в специальных классах за его бросавшуюся в глаза извращенную безнравственность. 


Подобные темные личности болтали прекрасно по-французски, имели отменные манеры 
и, к великому моему удивлению, появлялись впоследствии в высшем свете. 

Рядом с ними учились образцовые служаки и будущие Георгиевские кавалеры, с 
весьма скромными средствами, кавалерийские спортсмены, вроде Энгельгардта. Он 
был моим соперником за первенство при окончании корпуса, соседом по 
госпитальной койке в японской войне, депутатом Государственной думы, 
приезжавшим ко мне в Париж в мировую войну, шофером такси в том же Париже после 
революции. 

И там же, в Париже, выйдя однажды из торгпредства, я был окликнут шофером такси,
 бодрым мужчиной с седой бородой, оказавшимся Мандрыкой, моим бывшим 
фельдфебелем Пажеского корпуса и по этой должности камер-пажом государя. Я 
редко встречал его в последующей жизни: он был исправным служакой, 
флигель-адъютантом и нижегородским губернатором. 

Через несколько месяцев после этой встречи моя мать мне сообщила, что Мандрыка 
умирает в нищете от чахотки в городской больнице и просит меня навестить его 
перед смертью. "Алексей прав,- говорил он матери обо мне.- Ему одному выпадет 
счастье увидеть родину..." 

В нетопленом бараке, предназначенном для безнадежных смертников, он обнял меня 
и сказал: 

- Прошу тебя, не забудь при переезде границы низко от меня поклониться родной 
земле!.. 

Нашлись, однако, старые пажи, которые от родной земли не отреклись. "Дорогой 
Игнатьев! - воскликнул недавно мой бывший строгий старший камер-паж Щербатский, 
обняв меня в Ленинграде.- Я счастлив, что мы оба остались верными сынами своей 
родины и своего народа". 

Если быт и нравы Пажеского корпуса сильно меня разочаровали, то учебная часть 
оставила по себе самые лучшие воспоминания. Система уроков была заменена в 
специальных классах лекциями и групповыми репетициями, на которых сдавались 
целые отделы курсов. Для преподавания были привлечены лучшие силы Петербурга, и 
подготовка, полученная в корпусе, оказалась по военным предметам вполне 
достаточной для поступления впоследствии в Академию генерального штаба. 

Главным предметом была тактика, на младшем курсе - элементарная, читавшаяся 
красивым полковником генерального штаба Дедюлиным, будущим дворцовым 
комендантом, а на старшем - прикладная, освещавшаяся историческими примерами и 
решением несложных тактических задач, которые разбирал тут же в классе 
талантливый полковник Епанчин, профессор академии и впоследствии директор 
Пажеского корпуса. 

Затем шла артиллерия, фортификация, которую преподавал инженерный генерал 
композитор Цезарь Кюи, топография, специалистом которой был и в корпусе и в 
академии генерал Данилов, по прозвищу Тотошка, а на старшем курсе - и военная 
история, в таком, впрочем, скромном масштабе, что читавший ее грубоватый 
полковник Хабалов говорил на вступительной лекции: "Мои требования к господам 
камер-пажам не велики: лишь бы мне при их ответах было ясно - Макдональд ли был 
на Требии или Требия на Макдональде". 

Но больше всего мы любили лекции по самому скучному предмету администрации, 
читавшейся полковником Поливановым, будущим военным министром.