- Какой там дохтур? Не видишь, что ли, что штабной! 

- Все единственно! Чего дорогу конем загораживает? Видишь, весь народ пешком 
идет! 

На плечах этих бородачей еще мелькали погоны всех цветов радуги, все они несли 
никому уже не нужные винтовки, но это уже были не солдаты. Офицерства не видно, 
оно где-то плетется, стараясь не быть замеченным. Оно бессильно привести в 
какой бы то ни было порядок этот стихийный поток, рвущийся на север, подальше 
от кошмара пыльных мукденских полей. 

И когда в Париже после революции я слыхал и читал про распад царской армии, 
когда среди наших бригад, посланных во Францию, я видел воочию крушение всякой 
дисциплины, то у меня невольно вставала перед глазами картина мукденского 
отступления, наглядный пример хрупкости тогдашней русской военной системы. 

Павлюк, мрачнее ночи, советовал свернуть с дороги и вылезти из этого моря 
враждебной толпы - бывшей царской армии. Измученные кони спотыкались о какие-то 
невидимые в темноте бугры. Обессиленные, мы оба прилегли заночевать у первой 
попавшейся глинобитной стенки, но и сквозь сон я продолжал слышать несмолкаемую 
трескотню. То были, однако, уже не пулеметы, а попросту колеса отступавших 
двуколок. 

Наутро человеческий поток обмелел, и, добравшись до Телина, мы остановились 
отдохнуть и покормить коней. 

Здесь глазам представилась незабываемая картина. Все громадное пространство от 
вокзальной площади до видневшихся вдали интендантских складов было запружено 
толпой солдат, и каждый держал в руках чуть ли не по половине соленой кеты и 
жадно рвал ее зубами. Эти запасы амурской рыбы заготовил наш заботливый 
главнокомандующий на великий пост. Но голодная толпа решила не ждать поста и, 
разбив склады, тут же их опустошила. 

По-видимому, то зрелище заинтересовало и самого Куропаткина, и он решил лично 
ознакомиться с настроением солдатской массы. 

Проходя мимо нашего котелка, под который Павлюк старательно подкладывал сухой 
гаолян, главнокомандующий остановился. Вероятно, ему понравилась наша 
гвардейская выправка, так как, выслушав наше "здравия желаем", он неожиданно 
обратился ко мне: 

- А у вас, милый Игнатьев, еще совсем бодрый вид! Чем это вы довольны? 

- Хуже сегодняшнего быть не может, ваше высокопревосходительство! А завтра, 
может быть, будет лучше. 

- Ах, вот вы какой?! Ну, я буду всегда вместе с вами воевать. 

Через двенадцать лет, будучи назначен командующим Северным фронтом, Куропаткин 
прислал мне в ставку французской армии телеграмму с предложением перейти на 
службу в его штаб... 

* * * 

Меня вызвали к начальнику штаба. 

- Сколько вам надо времени, чтобы написать все эти приказания? - спросил 
Сахаров, усаживая меня за стол в своем салон-вагоне и передавая кипу 
карандашных записок Куропаткина. 

Едва пробежав первую записку, я увидел, что дело идет о порядке дальнейшего 
отступления. Записок было много, голова работала уже плохо. 

- В обычное время мне понадобилось бы два часа, а сегодня - не меньше пяти,- 
ответил я Сахарову. 

- Тимошкин, Тимошкин,- позвал Сахаров своего денщика,- тащи капитану из 
столовой главнокомандующего все, что они пожелают.- И обращаясь ко мне:- Ну, а 
я пойду прилягу! Когда кончите, разбудите. 

- Мне только надо было бы знать, куда адресовать приказания. Где располагаются 
в данный момент хотя бы штабы армий? - спросил я. 

- А вот этого и я не знаю,- ответил мне начальник штаба в обычном для него 
полушутливом тоне.- Пишите просто: штаб такой-то армии! 

Писать приказы, распределять тыловые учреждения, делать расчеты порядка маршей 
- всему этому нас в академии хорошо обучили. Поглощенный работой, я даже не 
отдавал себе отчета, как далеко мы уходим от тех мест, где еще вчера напрасно