погружено на конные повозки. Едва успели они отойти на переход к северу от 
Мукдена, как попали в лавину: по Мандаринской дороге в панике отступала вся 
армия. Под перекрестным огнем японских шимоз ездовые отрубили постромки и 
ускакали. На спасение этого драгоценного имущества были посланы казаки во главе 
с есаулом. 

Полковник генерального штаба Ильинский, начальник отчетного управления, 
рассказывал мне потом, что из этого вышло. 

- Я еле упросил Сахарова дать мне сотню казаков, чтобы вывезти эти архивы. Они 
ведь оказались между японскими авангардами и нашими заставами. Я дал есаулу все 
указания, все приметы, и вот он вернулся и торжествующе доложил: 

- Нашли, господин полковник! Нашли! 

- Ну, и где же они? 

- Мы их сожгли! 

Полковник Ильинский был безутешен. 

Со всклокоченными седеющими волосами и выпученными подслеповатыми глазами 
носился он по станции, не переставая плакать: 

- Подлецы! Темень наша несчастная! Темень наша российская! Сожгли! Сожгли! 

В то самое утро 24 февраля, когда наш штабной обоз медленно продвигался к своей 
гибели, а мои вагоны безудержно катили в направлении Харбина, Куропаткин снова 
сел на своего вороного холеного коня и поскакал со свитой и несколькими еще 
уцелевшими генштабистами "спасать положение". Эта кавалькада лишь внешне 
напоминала переход в наступление на Шахэ. Теперь мы скакали уже не разбивать 
японцев, а пытались выйти из того огненного кольца, которое все сильней и 
сильней смыкалось в тылу наших несчастных армий. Там, в нескольких десятках 
верст к северу от Мукдена, должен был якобы образоваться "кулак", который 
Куропаткин собрал с бору да с сосенки, намереваясь нанести им "решительный 
удар" во фланг обходящим нас японским войскам. 

С окраины одной из деревень, в которой мы остановились, действительно можно 
было наблюдать, как наши серые густые цепи вяло, одна за другой, подобно волнам 
отлива, удалялись от нас на запад, навстречу невидимому врагу. Южный ветер 
усиливался с каждой минутой, подымая тучи желтой пыли, и она скрывала от нас 
эти человеческие волны. Но через несколько минут из-за песчаной завесы 
появились сперва отдельные раненые, потом носилки, потом уже кучки людей. Отлив 
стал переходить в прилив. С ним боролись новые цепи, посланные на поддержку 
расстроенным передовым ротам. 

Меня позвали к главнокомандующему. Диктовать приказания уже не было времени. 

- Поезжайте, милый Игнатьев, поскорее к Лауницу,- сказал он.- Вы найдете его у 
Императорских могил. Предупредите его, что я перехожу в решительное наступление 
в юго-западном направлении, и убедите поддержать наш удар всеми наличными у 
него резервами. Ободрите его! 

Ни о силах, которыми располагал Лауниц, ни о его резервах я не имел ни 
малейшего представления, но расспрашивать об этом я не посмел и потому, 
повторив приказание, тут же вскочил на коня. Куропаткин, однако, успел на 
прощание "ободрить" и меня самого: 

- А знаете, на участке, куда вы едете, только что убит наш Запольский. Ну, 
храни вас бог. 

Предчувствуя наступление трагической развязки, без веры в удачный исход атаки 
Куропаткина, я сознавал важность удержания Императорских могил - этого крупного 
редюита, прикрывавшего Мукден, и потому напрягал все свои силы, чтобы как можно 
скорее до него добраться. Песчаный ураган скрывал решительно всю местность, и 
двигаться приходилось исключительно чутьем - на компас смотреть было некогда. 
Павлюк, ехавший за мной, уже воздерживался, против обыкновения, от советов и 
обрадовался лишь, когда с полной рыси мы налетели на вековые сосны 
Императорских могил. Сильнейшая ружейная трескотня слышалась справа, и, как 
только я повернул в этом направлении, пули звонко защелкали о красные стволы 
величественных сосен. 

- Жаль коней! Как хотите, а надо слезать! Я тут укроюсь с конями, а вы идите 
пешком искать начальника,- запротестовал Павлюк. 

Он был, пожалуй, прав. Я повиновался и через сотню шагов у самого северного 
угла этого китайского заповедника увидел крохотную каменную кумирню, за который 
примостились пять-шесть офицеров. Это и оказался штаб Лауница. Сам он стоял 
впереди, на валу, у самой опушки, подзывая к себе то одного, то другого из 
своих подчиненных. Он заставил меня докладывать, стоя спиной к деревне, откуда