Одни русские способны так быстро восстановить порядок! 

Вероятно, на основании подобных впечатлений вся иностранная пресса рассыпалась 
в комплиментах по нашему адресу за "отступление в образцовом порядке". 

Армия отступила к Мукдену и расположилась вокруг маньчжурской столицы. Дымились 
походные кухни, откуда-то доносились звуки гармошки. Перед вечерней зарей все 
стихало, и священные китайские рощи с могилами императоров оглашались сотнями 
тысяч голосов, торжественно исполнявших после переклички "Боже, царя храни". 

Что думали все эти люди - никого не интересовало. Никто не придавал значения 
стене, стоявшей между солдатом и офицером. До меня, офицера штаба, доходили 
лишь отзвуки настроений командного состава. Офицеры вспоминали только о первых 
двух днях боев на передовых позициях, о том, как были отбиты яростные атаки на 
ляоянские форты, отступление же было пережито, как тягостный кошмар Большинство 
было уверено в возможности разбить японцев и скорее покончить с войной, чего 
одинаково хотели офицеры и солдаты. 

Часть штабных доискивалась причин понесенного поражения. Для меня главным 
виновником остался не Орлов, а Бильдерлинг, допустивший безнаказанно перед 
самым своим носом переправу Куроки. Нельзя было простить также 
разведывательному отделению его фантастические сведения о силах обходившего нас 
Куроки. Только в Мукдене мне стало известно, что одним из главных мотивов, 
побудивших Куропаткина отступить, явились данные о какой-то отдаленной, но 
серьезной угрозе с востока самому Мукдену! 

"Да,- думал я,- прав был профессор Колюбакин, так упорно старавшийся доказать 
значение понятия "волевой человек". Сражение выигрывает тот, кто сумеет найти в 
себе достаточно воли пережить ту минуту, когда все кажется потерянным. Ойяма 
смог пережить эту минуту, а Куропаткин не смог". 

Всех, впрочем - даже самых больших пессимистов,- ободряла ежедневная высадка в 
Мукдене все новых и новых полков, прибывавших из России. Надоело видеть 
пополнения только из бородачей запасных и всё какие-то резервные войска, вроде 
дивизии Орлова. А тут посылают нам, правда, хоть и не гвардию, о которой мы и 
мечтать не могли, но все же 1-й армейский корпус, часть которого квартировала в 
Питере. Корпус прибыл в образцовом порядке несмотря на то, что в его рядах 
имелось много запасных. 

В русской армии в мирное время было много полков, батальонов и рот, но в ротах 
было всегда мало людей. Число запасных в маньчжурской армии достигало 
семидесяти процентов ее общего состава. Все уже знали, что запасные не вояки, 
что на войну их погнали силком, что от строя они отстали и мечтали только 
поскорее выбраться. Хорошими солдатами оказались только запасные 4-го 
Сибирского корпуса. Они дрались с присущим сибирякам упорством, считая, что 
защищают на войне свою родную Сибирь. 

В армии крепло убеждение в необходимости скорейшего перехода в наступление. Его 
пришлось бы, однако, вести в пустоту и неизвестность, так как мы оторвались от 
противника на добрых три перехода и имели о нем самые сбивчивые сведения. 

Плохо обстояло дело с картами. Их вовсе не было. 

И вот снова, но уже не для проверки, а для составления новой карты, разлетелись 
мы, генштабисты, веером по всем направлениям от Мукдена с приказанием 
производить маршрутные съемки. 

Вода от дождей в реках еще не спала и, отъехав от Мукдена в южном направлении, 
мы с Павлюком остановились на берегу бурной и широкой Хунхэ, через которую 
предстояло переправиться вброд. Выбрав самое широкое, а следовательно, и самое 
мелкое место, я спустился в желтые воды реки и долго искал брода. Казачий 
конвой с урядником предпочел стоять на берегу и ожидал, пока их благородие сам 
хорошенько не выкупается в мутной холодной воде. Мои уланы не допустили бы меня 
до этого. 

На горизонте, как раз на заданном мне направлении, я заметил в бинокль какую-то 
небольшую сопку с деревом. Это был единственный ориентир, так как все деревни 
утопали в гаоляне. 

Добравшись к этой сопке поближе, я убедился, что она представляла собой 
довольно широкую и пологую возвышенность, на вершине которой росло дерево. На 
карте эта возвышенность не была обозначена. 

- Такого ничтожного пригорка мы не станем наносить,- сказали мне в 
топографическом отделении штаба армии, когда я вернулся с результатами 
рекогносцировки и убеждал обозначить на карте "мою сопку". 

Я так горячился, что спор мой с топографами пришлось разрешить самому Харкевичу.
 После долгих моих просьб он согласился в конце концов пометить на карте 
какой-то небольшой овал, в виде куриного яйца, к югу от деревни Сахоян.