заметной лощине поднималась горная тропа. "Там наверху и должен быть Далинский 
перевал",- догадался я. Последняя деревушка у подножия ската была опять набита 
енисейцами, которых я уже распознавал по их синим околышам. Бой едва начался, а 
части были уже перемешаны. 

- А вот, должно быть, и сам генерал Левестам,- говорю я Павлюку, приметив на 
скате небольшую группу, среди которой выделялся человек с большой белой бородой.
 Соскочив с коня, подбегаю к генералу и замечаю в его петлице белый 
Георгиевский крест, невольно внушающий мне уважение. Старик бегло просмотрел 
письмо. 

- Об этом мне уже говорил вчера вечером по телефону сам командующий. Но теперь 
уже поздно. Перевала мы удержать не можем.- В голосе старика чувствовалась 
беспомощность.- Я остался даже без начальника штаба. 

Это обстоятельство, как мне показалось, больше всего его расстраивало. Но меня 
это не удивило, так как еще в мирное время я знал, что генштабистов полагается 
ругать только до того момента, когда надо писать боевой приказ или отдавать 
распоряжения; в этот же момент лишиться генштабистов - горше всего. 

- Уехал куда-то на правый фланг навести порядок и запропал. Я уж вас попрошу, 
капитан, остаться при мне и выполнять его обязанности. 

Я испытал в ту минуту то чувство, которое овладевает всяким военным человеком, 
когда на него возлагается ответственное поручение. 

Тут же стоявший подле меня начальник конвоя, казачий есаул с испитым лицом, 
всунул мне в руки целый ворох полученных и не прочитанных еще донесений, часть 
которых осталась даже в нераспечатанных конвертах. Я начал разбирать 
карандашные каракули, извещавшие о наступлении японцев по каким-то скатам и 
неведомым мне долинам, но, убедившись, что большинство донесений помечено еще 
ночными часами, сунул их в карман. Генералу не пришлось мне сообщать, что за 
несколько минут до моего приезда он уже отдал приказ об отступлении: на дороге, 
идущей с перевала, послышался грохот нашей батареи, отступавшей на рысях в 
долину, а слева от перевала, на вершине, показались люди, отступавшие 
небольшими группами. 

Выбежав шагов на триста в сторону от дороги и поднявшись на ближайшую высоту, я 
рассчитывал разобраться в обстановке, но это, увы, было уже невозможно. Японцев 
не было видно, и с их стороны слышался только непрерывный пачечный ружейный 
огонь. А нам, по уставу, разрешалось доводить ружейный огонь до наибольшего 
напряжения только по сближении с противником, то есть перед самым переходом в 
штыковую атаку. На больших дистанциях рекомендовалось по возможности беречь 
патроны, "держать огонь в руках" и стрелять залпами лишь по особо важным целям. 
Этим видом огня многие злоупотребляли, он вошел как бы в традицию русской 
армии; хорошие, выдержанные залпы поддерживали дисциплину в войсках и 
рекомендовались таким военным авторитетом, как Драгомиров. Помню, что нам 
прививалась мысль о том, что не та пуля страшна, что летит, а та, что в дуле 
сидит. Приводился даже исторический пример из сражения под Бородино, 
подтверждающий этот парадокс: французская кавалерия при виде наших пехотных 
каре, спокойно державших ружья у ноги, сперва постепенно замедлила аллюр, а 
потом совсем повернула назад. 

Прошло сто лет, а мы всё держались за старинку. 

Наши отступали то кучками, то в одиночку, и только откуда-то справа раздавалась 
громкая команда: 

- Рота, пли! Рота, пли! 

На гребне стоял во весь рост офицер, почему-то сопровождая каждый залп взмахом 
шашки. К нему лезли люди в тяжелом снаряжении, еле передвигая ноги. Он изредка 
поворачивался, видимо подгоняя их. 

Ружейный огонь тонул в громе артиллерийских выстрелов с японской стороны, но 
нам уже нечем было отвечать. Было ясно, что противник подготовляет общую атаку, 
что перевал уже потерян и надо как можно скорее закрепиться по ту сторону, 
чтобы пропустить беспорядочно отступающие передовые роты. 

Едва я стал докладывать генералу мое предложение занять ротами резерва 
ближайшие гребни, как слева послышался крик: "Кавалерия!" - и вслед за тем 
отходившие люди побежали стремглав вниз по скату. 

- Нет у японцев кавалерии,- закричал я ординарцам генерала,- остановите панику! 


- Ваше высокоблагородие,- доложил мне в это время какой-то запыхавшийся стрелок,
 унтер-офицер 21-го полка,- это наши просят казаков, чтобы вывезти раненых - в 
гору невозможно их оттащить.