положительные стороны. "Наши проблемы сложны и невероятно трудны", — говорил он,
 но не допускал и сомнения, что они не будут решены.
       Внутренне он волновался не меньше других, но никогда не показывал это 
своим подчиненным. "С приближением великого дня, — писал он в начале апреля, — 
растет напряжение, и люди все больше нервничают. На этот раз атмосфера 
наэлектризованнее, чем когда-либо раньше, что связано с грандиозностью задачи". 
В этих условиях "самыми важными для здоровья... являются юмор и вера" *8.
       Еще одно большое различие между периодами, предшествовавшими двум 
обсуждаемым операциям, заключалось в том, что в 1944 году Эйзенхауэру уже не 
требовалось завоевывать уважение у британцев. Его отношения с Черчиллем были 
таковы, что он мог до остервенения спорить с премьер-министром без каких-либо 
последствий для их дружбы и взаимного уважения. Если не считать Брука, он 
хорошо ладил с британскими начальниками штабов. Его отношения с Монтгомери 
характеризовались официальной корректностью, но не теплотой; с Теддером, 
напротив, его связывала крепкая дружба. С Каннингхэмом же они основали общество 
взаимного восхищения.
       Более теплые личные отношения с британцами в 1944 году по сравнению с 
1942-м частично объясняются и тем, что на этот раз место, время и дата 
наступления были определены, а не являлись предметом спора. Место высадки — 
Нормандия, к западу от устья реки Орн, время — вскоре после рассвета, дата — 1 
мая.
       Этот выбор определялся комплексом факторов. Главным, конечно, являлось 
состояние немецкой обороны; она была самой насыщенной вокруг французских портов,
 и особенно Па-де-Кале, который, если бы не это обстоятельство, стал бы самой 
очевидной мишенью, поскольку лежал на кратчайшей прямой между Англией и 
Германией. Рассвет был выбран по той причине, что он позволял судам пересечь 
Ла-Манш под покровом темноты, а войскам оставлял целый день для отвоевания 
плацдарма. 1 мая объясняется фазой Луны и приливом; союзные экспедиционные силы 
должны сойти на берег во время наивысшего прилива, что позволит им избежать 
немецких подводных заграждений, а бомбардировщикам и парашютистам требовалась 
ночью хотя бы половина лунного диска. Наступление должно было начаться 
достаточно поздно, чтобы дать возможность войскам пройти подготовку на 
Британских островах, и достаточно рано, чтобы у союзников оставалось по крайней 
мере четыре месяца хорошей погоды во Франции. Эти условия выполнялись только 
три раза весной 1944 года — в первые дни мая, в первую и третью недели июня.
       Вопрос, который не был решен и доставлял Эйзенхауэру постоянные 
неприятности, заключался в обеспечении операции "Овер-лорд" десантными 
транспортами и авиационной поддержкой. Для Эйзенхауэра, убежденного, что 
"Оверлорд" — великая операция, вопрос о подчинении ему необходимых средств был 
само собой разумеющимся. "Необходимо преодолеть все препятствия, — заявлял он в 
своем первоначальном докладе ОКНШ, — пойти на любое неудобство и любой риск, но 
обеспечить сокрушительный характер нашего удара. Мы не можем позволить себе 
неудачи" *9.
       А это означало, среди прочего, что он должен располагать десантными 
транспортами, необходимыми для одновременной высадки пяти дивизий и еще двух 
дополнительных все в тот же день "Д". "Это минимум, который нам нужен для 
достижения успеха", — предупреждал он, и, чтобы его обеспечить, он готов был на 
любые жертвы. Сверх того количества десантных судов, которые были выделены для 
операции "Оверлорд", ему требовалось еще двести семьдесят одно судно, и, чтобы 
получить их, он решил уже в течение первой недели в Лондоне отложить день "Д" с 
1 мая на начало июня, чтобы за месяц получить дополнительные десантные 
транспорты (месячное производство составляло почти сто судов)*10.
       Общемировая нехватка десантных средств сказывалась на ситуации. В один 
из моментов Черчилль заворчал: "Судьбы двух великих империй... кажется, зависят 
от проклятых штук, которые называются десантными транспортами"*11.
       Лондонская жизнь постоянно отвлекала, потому что Черчилль, американский 
посол и другие важные персоны считали возможным обращаться к нему в любой час, 
да и сотрудники не могли противостоять соблазнам лондонской ночной жизни. В 
феврале Эйзенхауэр перевел свой штаб за город, в Буши-парк. Разбили палатки под 
маскировочными сетками; поворчав, за Эйзенхауэром двинулся и персонал ВШСЭС.
       Для себя Эйзенхауэр выбрал маленький дом на краю парка, который 
назывался Телеграфным коттеджем. Верховный командующий, таким образом, имел 
самый скромный из всех домов генералов Англии, но Эйзенхауэр был счастлив, 
поскольку в Телеграфном коттедже он мог работать, думать, расслабляться, время 
от времени играть в гольф и читать вестерны, не боясь, что его прервут. Здесь 
он мог насладиться редкой минутой наедине с Кей.
       На публике Кей была постоянно рядом с ним. Она сопровождала Эйзенхауэра 
на встречи с Черчиллем, королем Георгом VI и другими. Эйзенхауэр добился, чтобы 
ей, несмотря на британское подданство, присвоили звание лейтенанта 
вспомогательной службы США. Десятилетия спустя в книге, опубликованной уже 
после ее смерти, Кей утверждала, что они были влюблены друг в друга и оба 
поняли это после его возвращения из Вашингтона. "Я сходила с ума от его 
поцелуев", — писала она.
       По ее описанию, это был страстный, но незавершенный роман, частью потому 
— если отвлечься от нескольких случайных моментов,— что они редко оставались 
наедине, но главным образом по той причине, что Эйзенхауэра — как это и 
случилось однажды вечером, когда они попытались заняться любовью, — подводила 
мужская сила. Это могло происходить потому, что, как выразился один адъютант, 
"у Айка было слишком много забот", или же по той причине, что его строгое 
моральное чувство пересиливало страсть. А может, случая этого никогда и не было