— и, хотя я до сих пор верю, что многие из тех уроков, которые нас заставляют 
выучить ценой человеческих жизней, могли быть выучены дома, я уверяю вас, что 
войска, вышедшие из этой кампании, будут обладать боевой выучкой и тактической 
грамотностью" *28. Самой лучшей новостью явилось то, что американские солдаты, 
прежде не склонные атаковать под огнем противника, быстро приходили в себя 
после первоначального шока от Роммелевых атак. Им перестало нравиться, что их 
гоняют с места на место, и они начали вгрызаться в землю и сражаться.
       Тем не менее 21 февраля Роммель прорвался сквозь ущелье Кассерин. 
Эйзенхауэр смотрел на это не как на угрозу, а скорее как на возможность, 
поскольку к тому времени он добился подавляющего перевеса над немцами в силе 
огня, особенно артиллерийского. Роммель имел единственную очень протяженную 
линию снабжения, проходившую через узкую горловину, что делало ее очень 
уязвимой.
       "У нас достаточно сил, чтобы остановить его", — уверял Эйзенхауэр 
Маршалла, но в уме он имел в виду большее *29. Он требовал от Фридендалла 
немедленной контратаки во фланги Роммеля, захвата ущелья, окружения 
Африканского корпуса и уничтожения его. Но Фридендалл не разделял убеждения 
Эйзенхауэра, что Роммель дошел до предела своих возможностей; он ожидал от него 
еще одной атаки и настаивал на обороне, чтобы достойно встретить его. Ром-мель, 
соглашаясь с неизбежным, той же ночью начал отводить свои войска. Отступление 
его прошло без потерь, возможность контратаки была потеряна.
       Тактически Роммель одержал победу. Малой кровью он сумел вывести из 
строя пять тысяч американцев, уничтожил сотни танков и другого вооружения. Но 
стратегических выгод он не добился, чем и оказал Эйзенхауэру услугу. Перед 
Кассерином Эйзенхауэр неустанно повторял, что война — вещь суровая и что крайне 
важно убедить в этом войска.
       Но более всего в американских неудачах виноват был сам Эйзенхауэр, и 
именно потому, что не был достаточно суров. Он не отстранил Фридендалла от 
командования, несмотря на самые серьезные и обоснованные сомнения в нем. Он 
сохранил весьма запутанную систему командования. Он принимал разведданные, 
основанные на недостаточной информации. И в критический момент, когда Роммель 
оказался в уязвимом положении, он не сумел вдохновить своих командиров на 
контратаку, что позволило Роммелю унести ноги.
       Кассерин стал, по существу, первой битвой Эйзенхауэра; оценивая ее в 
целом, приходится признать, что провел он ее отвратительно. Только американская 
огневая мощь и недостаток ресурсов у немцев спасли его от унизительного 
поражения.
       Но Эйзенхауэр и американские войска извлекли уроки из этого опыта. Мои 
люди, докладывал он Маршаллу, "впадают в бешенство и готовы биться". То же 
самое он мог сказать и о себе. "Все наши люди, — добавлял он, — от самого верха 
до низа усвоили, что это не детская игра, и готовы приняться за... дело". Он 
пообещал Маршаллу, что отныне ни одно подразделение под его командованием "не 
прекратит учебы", включая и те, что находятся на передовой *30. И он выгнал 
Фридендалла, заменив его Пэттоном.
       Прибывшему Пэттону Эйзенхауэр дал совет, который ему лучше было бы 
обратить к себе: "Вы не должны лишней секунды оставлять на ответственном посту 
человека, в способностях которого выполнить порученное вы сомневаетесь... Часто 
для этого требуется больше мужества, чем для чего-либо другого, но я ожидаю, 
что вы в нужный момент проявите хладнокровие" *31.
       Своему старому другу Джироу, который готовил к боям пехотную дивизию в 
Шотландии, он написал об этом подробнее: "Не выполнившие долг офицеры должны 
безжалостно выпалываться. Соображения о дружбе, доброте, семье, хороших личных 
качествах никак не должны влиять на решение... Следует быть суровым". Он писал, 
что необходимо избавляться от "ленивых, праздных, равнодушных и самодовольных" 
*32. Насколько эти принципы усвоил сам Эйзенхауэр, станет ясно в будущем.
       Пэттон подтянул дисциплину, его стремительные наезды в открытой машине с 
включенным звуковым сигналом и ревущими спереди и сзади машинами сопровождения 
производили впечатление на каждого в корпусе. Его цветистая речь и плохо 
скрываемое презрение к англичанам порождали гордость всем американским. Когда 
британские офицеры делали намеки на боевые свойства американцев, Пэт-тон 
громогласно заявлял: "Мы еще посмотрим", а потом спрашивал, где, черт возьми, 
были британцы во время кризиса в Кассерине. Но Александер приказывал Пэттону 
избегать боев и держаться подальше от беды.
       Не имея возможности атаковать, вынужденный стоять в стороне, пока 
Монтгомери наносил решающий удар по Африканскому корпусу, Пэттон испытывал муки 
адовы. Он попросил Эйзенхауэра отпустить его обратно в Марокко, где он мог бы 
продолжать подготовку к вторжению в Сицилию. Эйзенхауэр пошел ему навстречу и 
заменил недавно прибывшим генералом Омаром Брэдли, своим старым товарищем по 
Уэст-Пойнту. Затем Эйзенхауэр сказал Александеру, что американцы должны иметь 
свой собственный сектор в финальной фазе тунисской кампании. Александер ответил,
 что американцы подвели в Кассерине, поэтому их место в тылу.
       Эйзенхауэр говорил сдержанно, но весьма твердо. Он сказал Александеру, 
что Соединенные Штаты отдали британцам много своего лучшего снаряжения. Если 
американский народ почувствует, что их войска не будут играть значительной роли 
на европейском театре военных действий, то Эйзенхауэр будет настаивать 
преимущественно на азиатской стратегии. Но самое главное, продолжал Эйзенхауэр, 
это понять, что в окончательном разгроме нацистов американцы будут играть 
основную роль — и людьми, и ресурсами. И поэтому чрезвычайно важно, чтобы 
американские солдаты обрели уверенность в сражениях с немцами, а это невозможно 
сделать, сидя в тылу. Александер попытался отстоять свою точку зрения, но