елал 
на ферме в течение последних двух недель. Дэвид положил счет в конверт с 
надписью: "Президенту Дуайту Эйзенхауэру". Счет был составлен в виде таблицы с 
указанием рабочих дней и часов — всего двадцать четыре часа по тридцать центов 
в час, минус пятьдесят центов, взятых ранее взаймы. Эйзенхауэр все оплатил, 
предложил Дэвиду написать на счете, что деньги получены сполна, и расписаться.
       В воскресенье завтрак готовил Эйзенхауэр — мускусная дыня с его фермы, 
пшеничные оладьи и большие сосиски — все было разложено на больших плоских 
тарелках, которые стояли перед каждым гостем на раздвижном столике-подносе на 
ножках. Все гости сидели в глубоких креслах, беседуя в течение трех часов 
главным образом о разведении скота, удобрениях и обработке земли. Эйзенхауэр 
сказал, что очень ждет наступления 20 января 1961 года, когда сможет выйти в 
отставку и "просто спать, отдыхать и быть самим собой". Мейми заметила, что 
должна еще многое сделать, прежде чем оставить Белый дом, и "подготовка к этому 
не принесет удовольствия". То утро, записал Слейтер в своем дневнике, было 
"освежающим и отвлекающим" для Президента.
       К концу завтрака Эйзенхауэр, однако, стал говорить о том, каким тяжелым 
оказался для него 1958 год — "самый худший в его жизни". При этом он заметил, 
что все годы, оканчивающиеся на восьмерку, казалось, были плохими для него. В 
1918 году он не попал на первую мировую войну. В 1928-м он был в Париже и 
занимался составлением путеводителя — довольно приятное занятие, но оно 
оставило такое чувство, будто его карьера тонула. В 1938-м, последнем году его 
пребывания на Филиппинах, у него были очень жесткие стычки с Макартуром и он 
опасался, что ему никогда не удастся расстаться с островами или с генералом. В 
1948 году он оставил военную службу и стал президентом Колумбийского 
университета, где испытал большое разочарование и получил мало удовлетворения. 
В 1958-м он перенес инсульт, его мнение часто расходилось с мнением его 
главного советника по вопросам внешней политики и с мнением Конгресса, он 
потерял Шермана Адамса и Льюиса Страусса, пережил несколько международных 
кризисов и экономический спад и должен был ожидать самого крупного поражения 
республиканцев на ближайших выборах. Нет ничего удивительного в том, что он с 
нетерпением ждал того момента, когда сможет выйти в отставку*37.
       Но он был оптимистом по натуре. Письмо, написанное Джорджу Хэмфри и 
полное ворчливых фраз, он закончил так: "Но, конечно, солнце светит... в 
Соединенных Штатах живут относительно счастливые люди, и, в общем, наши внуки 
не кажутся слишком обеспокоенными". Он думал, что все сложится хорошо*38.
       Несмотря на уход Шермана Адамса, Эйзенхауэр и Республиканская партия 
находились в мрачном настроении накануне выборов, назначенных на конец года. В 
ходе предвыборной кампании демократы наносили сильные удары, большинство 
которых основывались на обвинении, что "шесть лет нерешительного движения без 
лидера привели на... грань возможного вовлечения в атомную войну без должной 
подготовленности и в состоянии одиночества"*39. Обвинение в том, что Эйзенхауэр 
допустил развитие "ракетного разрыва", которое Стивенсон использовал без 
особого успеха в 1956 году и которое Саймингтон с тех пор продолжал 
использовать, начало приносить дивиденды демократам на выборах 1958 года.
       Эйзенхауэр старался удержать эту проблему вне политических споров. 
Поначалу он попытался убедить критически настроенных демократов в том, что они 
не правы. Для этого он попросил Аллена Даллеса выступить перед ними. Но он не 
разрешил Даллесу раскрывать сведения, касающиеся наиболее существенных аспектов 
программы У-2. Поэтому выступление Даллеса, который был лишен возможности 
называть источники информации, не было убедительным. Между тем на своих 
пресс-конференциях Эйзенхауэр всегда ухитрялся сказать несколько слов о том, 
насколько адекватна система американской обороны и что все разговоры о каком-то 
ракетном разрыве — не что иное, как пустой звук. Однако он делал это в такой 
нечеткой манере, без ссылки на статистические данные или источники, что его 
слова тоже не убеждали.
       Демократы нередко обвиняли республиканцев еще и в том, что 
Республиканская партия безнадежно расколота между старой гвардией и умеренными 
республиканцами во главе с Эйзенхауэром. Эйзенхауэр постарался обратить это 
обвинение в противоположную сторону. 20 октября в Лос-Анджелесе в своей главной 
речи в ходе избирательной кампании Президент заявил, что Демократическая партия 
— "это не одна партия, а две, имеющие одно и то же название. Они объединяются 
только раз в два года — для того чтобы вести политическую кампанию". Одно крыло 
состоит из консерваторов с Юга, другое — из "политических радикалов", склонных 
к растрачиванию средств. Победа демократов на выборах будет означать принятие 
многочисленных социальных программ, увеличение расходов на оборону, снижение 
налогов, и все это, вместе взятое, приведет к неконтролируемой инфляции и 
безудержному разрастанию федеральной администрации*40.
       4 ноября 1958 года Республиканская партия, несмотря на предупреждения и 
усилия Эйзенхауэра, потерпела свое самое крупное поражение со времени 
наступления Депрессии*. В новом составе Конгресса демократы составляли две 
трети членов в обоих палатах. Среди губернаторов штатов тридцать пять были 
демократами и только четырнадцать — республиканцами. Победа Рокфеллера в 
Нью-Йорке была сбалансирована поражением Ноулэнда в Калифорнии, где он 
избирался в губернаторы штата. В целом это было унизительное поражение 
Республиканской партии, решительно отвергнутой народом, несмотря на то что ее 
лидером был очень популярный президент. Такой исход выборов придал 
президентству Эйзенхауэра отличие весьма сомнительного свойства — он стал 
первым президентом, за все время пребывания которого на этом посту в течение 
трех