рбор или каким-то иным способом скрыть повышение 
своей военной мощи.
       Во время войны Эйзенхауэр широко использовал воздушную разведку; он был 
также в курсе всех достижений в области фотоаппаратуры и техники расшифровки 
фотографий, которые произошли после 1945 года. По его распоряжению над 
Советским Союзом уже были проведены различные разведывательные полеты; они, 
правда, не дали успешных результатов, но он их не отменил. Ему сказали, что 
постройка самолетов "Локхид У-2" осуществляется по плану и очень скоро, 
возможно, в течение года, они будут готовы к рабочей эксплуатации. А затем 
подойдет очередь спутников, которые, как доложили Эйзенхауэру, можно будет 
использовать через два-три года: с помощью специальных камер они смогут 
фотографировать, а потом передавать изображения на Землю. Технические 
достижения в любом случае открывали небо для шпионских камер; и вне зависимости 
от того, согласятся русские или не согласятся, Соединенные Штаты имели твердое 
намерение в ближайшее время фотографировать территорию Советского Союза с 
большой высоты. Предлагая неограниченную воздушную инспекцию, Эйзенхауэр 
стремился использовать технический прогресс для снижения, а не для повышения 
напряженности.
       Подготовка к Женевской встрече на высшем уровне заняла две недели. Перед 
отправкой американской делегации надо было решить немало практических вопросов. 
Айка обрадовало, что Мейми согласилась лететь с ним, — это был ее второй полет 
через Атлантику. Но радость Айка стала еще больше, когда он узнал: Джон, 
закончивший курс в Командно-штабном колледже и получивший целый месяц отпуска, 
присоединяется к ним.
       Эйзенхауэр отправился в Женеву, преисполненный любопытства к новым 
русским лидерам. Он встречался с министром иностранных дел В. В. Молотовым в 
Москве летом 1945 года и всегда чувствовал какую-то особую связь с Жуковым, 
который впал в такую немилость у Сталина, что Эйзенхауэр некоторое время даже 
думал: его нет в живых. Он очень хотел увидеть Жукова снова, понять, возможно 
ли восстановить прежнее рабочее партнерство, которое сложилось в их отношениях 
еще в Германии после войны, и выяснить, стал ли министр обороны Жуков подлинным 
лидером в послесталинском правительстве, или он всего лишь украшение витрины.
       Эйзенхауэр раньше не встречался ни с Булганиным, Председателем Совета 
Министров, ни с Хрущевым, первым секретарем Коммунистической партии. Он читал 
справки на этих лиц, составленные ЦРУ, однако предположения, кто из них 
действительно является главным, не были убедительными. Эйзенхауэр едва ли мог 
поверить, что четверо решительных русских коммунистов искренне разделяют власть,
 и поэтому он поставил перед собой цель выяснить в Женеве, кто из них первый на 
самом деле. Он поручил решение этой задачи Джону. Эйзенхауэр вспомнил, что во 
время его поездки в Москву в 1945 году у Джона установились очень хорошие 
отношения с Жуковым, и он попросил Джона держаться рядом с маршалом в течение 
всей конференции. Эйзенхауэр предполагал, что в присутствии Джона Жуков может 
невзначай обронить какое-то замечание, но воздержится от этого в разговоре с 
кем-либо другим. Естественное любопытство Эйзенхауэра усиливалось из-за 
практической необходимости знать реальное положение вещей. Например, если Жуков 
был действительно главным лицом в вопросах оборонной политики, то Эйзенхауэр, 
как он полагал, мог получить положительный ответ на свое предложение об 
инспекции. Во время приемов, которые устраивала каждая делегация, Эйзенхауэр 
все свое внимание уделял русским.
       На одном из приемов Эйзенхауэр, Джон и Жуков оказались вместе в саду, и 
Жуков сказал, что как раз в этот день его дочь выходит замуж, но он отказался 
присутствовать на церемонии, так как хотел "видеть старого друга". Эйзенхауэр 
повернулся к помощнику и попросил вручить Жукову несколько сувениров, в том 
числе портативный радиоприемник. Жуков, заметно смущенный, сказал тихо, что 
"некоторые факты [в России] не соответствуют своему внешнему виду". Отцу и сыну 
Эйзенхауэрам Жуков показался лишь оболочкой прежнего себя, человеком сломленным,
 почти жалким. Оба вспоминали "самоуверенного маленького петуха", которого они 
знали в конце войны; теперь же Жуков говорил "тихим монотонным голосом... как 
будто повторял урок, который ему вдолбили... В нем не было прежней живости, и, 
в отличие от прежнего, он никогда не улыбался и не шутил". Президент отметил 
все это с чувством "грусти", а затем вовсе перестал думать о Жукове. Кто бы там 
ни был во главе, но это, конечно, не Жуков*1.
       За ужином в тот вечер Эйзенхауэр сидел рядом с Хрущевым, Булганиным и 
Молотовым. Он апеллировал к их здравому смыслу. "Важно, — объявил Эйзенхауэр 
громким голосом, — чтобы мы нашли метод контролировать угрозу, создаваемую 
термоядерной бомбой. Вы знаете, что наши страны имеют достаточно оружия, чтобы 
лишь с помощью одних радиоактивных осадков все Северное полушарие превратилось 
в пустыню. При обмене ядерным арсеналом не останется ни одного места, 
избежавшего радиоактивного заражения". Русские кивали головами в знак полного 
согласия*2.
       Эйзенхауэр проделал мастерскую работу по подготовке презентации своего 
предложения по инспекции. 18 июля, выступая на церемонии открытия, он занял 
крайне жесткую позицию, которая, казалось, исключала всякий компромисс и, 
конечно, не отвечала "духу Женевы", который он поддерживал. Эйзенхауэр сказал, 
что прежде всего конференция должна обсудить "проблему объединения Германии и 
образования общегерманского правительства на основе свободных выборов. Кроме 
того, мы настаиваем на том, что объединенная Германия должна сама сделать свой 
выбор, она имеет право на коллективную самооборону". Другими словами, 
объединенная Германия будет полноправным партнером в НАТО. Затем Эйзенхауэр 
предложил обсуждать вопросы, касающиеся Восточн