, Адамсом, более чем тремя дюжинами политических 
советников и командой газетчиков.
       Это была последняя из подобных разъездных агитационных кампаний с 
остановками на каждом полустанке — шумный балаган американской политики во всей 
его красе. Поезд останавливался; толпы местных республиканцев встречали его; 
Эйзенхауэр в сопровождении Мейми появлялся на платформе, прицепленной к хвосту 
поезда; он произносил заготовленную речь, в которой обещал устроить большую 
чистку в Вашингтоне и призывал толпу присоединиться к нему в его "походе"; 
раздавался свисток, и они отправлялись дальше. В промежутках между остановками 
Эйзенхауэр совещался с местными кандидатами от республиканцев, которые как один 
желали сняться на память с генералом.
       График был изнурительный, но он выдержал его. Настолько изнурительный, 
что демократы ни разу не осмелились пройтись насчет его возраста. В шестьдесят 
один год он проводил кампанию намного бодрей, активней, энергичней Стивенсона, 
который был на десять лет моложе его. Он ездил больше, чем его соперник, 
выступал больше, провел больше пресс-конференций и никогда не выглядел таким 
разбитым, как порой выглядел Стивенсон. Среди своих солдат мог и поворчать. 
"Что за идиоты сидят в Национальном комитете! — не сдержался он, когда ему 
сказали, что его ждут машины, чтобы ехать куда-то еще. — Они что, хотят 
показать, что способны уговорить проголосовать даже за труп?" Но на другое утро 
он вскакивал свежий и готовый к напряженной работе, по словам его составителя 
речей Эммета Джона Хьюза, к этому приводило "чудо, которое есть сон солдата"*18.

       Как всегда, он покорял толпу; на людей производили впечатление сила его 
личности, его облик, его уверенность и искренность. Каким бы банальным ни было 
то, что он говорил,— а он действительно говорил банальнейшие вещи, — это не 
имело значения, самые избитые фразы звучали у него как вдохновенные пророчества,
 самые наивные и обветшалые выражения его патриотизма и религиозности звучали 
как откровения.
       Мейми оказалась очень полезной. Она держалась скованно перед толпой, не 
слишком любила политиков, не произносила речей, не давала интервью, и вообще 
эта поездка ее изматывала. Но она была членом команды и старалась использовать 
возможность быть с ним на людях, чтобы посильно помочь его кампании. Как бы ни 
была она измучена, она поднималась на каждой остановке, стояла рядом с мужем, 
улыбалась и в нужные моменты махала рукой. Вид у нее был решительный; внешность 
— впечатляющей. Самая знаменитая сценка во всей поездке случилась в Солсбери, 
штат Северная Каролина, когда толпа собралась у поезда в 5.30 утра, вызывая 
Эйзенхауэра. Генерал и его жена проснулись, дружно застонали, набросили халаты 
и, шатаясь, побрели в конец поезда, на платформу, откуда принялись махать 
приветствующей их толпе. Айк обнял Мейми за плечи; лица у обоих растянулись в 
широкой улыбке. Фотография, сказал Джим Хэгерти, получилась фантастическая.
       Никсон тем временем вел энергичную кампанию, сосредоточившись на трех 
"к" (Корея, коммунизм и коррупция). Стивенсона он называл выпускником "Куцего 
Колледжа Коммунистической Кухни" Дина Ачесона и издевался над его изысканными 
манерами и интеллигентностью. Он фарисействовал по поводу коррупции, поразившей 
трумэновскую Администрацию в последние годы его правления, когда взятки в виде 
холодильников и шуб достигли — по словам Никсона — ужасающе скандальных 
размеров. Раз от разу Никсон уверял своих слушателей, что "поход" Эйзенхауэра 
выметет из Вашингтона проходимцев и коммунистов.
       18 сентября Никсон попал в яму, которую сам себе выкопал. "СЕКРЕТНЫЙ 
ФОНД НИКСОНА!" — кричал заголовок в "Нью-Йорк пост". "НИКСОН ШИКУЕТ НА КАПИТАЛ 
ТАИНСТВЕННЫХ БОГАЧЕЙ, ВВЕРЕННЫЙ ЕГО ПОПЕЧЕНИЮ". "Пост" поведала о том, что 
Никсон принял 18 000 долларов пожертвований от калифорнийских миллионеров. 
Никсон сам помог раздуть эту историю своими чересчур зубастыми выступлениями; 
он же объяснил эту историю происками коммунистических элементов, 
вознамерившихся остановить его избрание.
       Однако команду Айка скандал никак не затронул; все в команде требовали 
от Айка, чтобы он избавился от Никсона. Большинство советников придерживалось 
того же мнения. Репортеры, сопровождавшие Эйзенхауэра в поездке, сорока 
голосами против двух были за то, чтобы отделаться от Никсона, иначе, 
предупреждали они Эйзенхауэра, его поход обречен.
       Эйзенхауэр, считавшийся новичком в политике, мгновенно понял, что на 
карту поставлено все. Первое, что он сказал Адамсу, услышав о скандале, было: 
"Если Никсону придется снять свою кандидатуру, мы вряд ли победим"*19. Он был 
один из немногих, кто понял главную опасность.
       Эйзенхауэр реагировал на скандал спокойно, расчетливо, обдуманно, и в 
результате очевидный провал превратился в оглушительный успех. Однако, пока это 
тянулось, он потерял имевшийся ранее шанс установить теплые, дружеские, 
доверительные отношения с Никсоном.
       Эйзенхауэр едва знал Никсона. Пальцев одной руки хватило бы на то, чтобы 
подсчитать, сколько раз они встречались, а наедине это случилось лишь однажды, 
и все их беседы касались деловых вопросов, главным образом расписания 
выступлений и других предвыборных мероприятий. Они не обсуждали никаких 
философских или политических вопросов; не расписывали вдвоем пульку; не сидели 
за обеденным столом или за бутылкой вина. В свои тридцать девять лет Никсон был 
достаточно молод, чтобы годиться Эйзенхауэру в сыновья. Репутация Эйзенхауэра 
зиждилась на долгой и успешной деятельности в качестве руководителя, 
организатора, военачальника; Никсон был известен, не считая задиристой манеры 
вести кампанию, только единственным расследованием дела Олдера Хисса. Кроме 
помощи, которую Никсон оказал ему на съезде, сагитировав калифорнийскую 
делегацию, Эйзенхауэр нич